Несмываемый грим

Постановка Петрозаводского театра «Паяцы» выразительно представила тему вечного лицедейства, столь же губительного, сколь и неотразимого для людей, подвластных волнениям, страстям и слабостям, – истинных артистов, остающихся таковыми даже вне сцены.

В рамках «Золотой маски» в Москве состоялся показ оперы «Паяцы» (музыкальный руководитель Михаил Синькевич) Музыкального театра Республики Карелия (Петрозаводск), представленной в нескольких номинациях. На соискание премии выдвинут сам спектакль, режиссер Анна Осипенко и артисты Дарья Батова и Павел Назаров, а также художники – сценографы Мария Лукка и Александр Мохов и автор световой партитуры Стас Свистунович. Постановка вполне заслуженно вошла в короткий список престижного театрального конкурса и не затерялась на сцене МАМТа, где у публики всегда есть возможность сравнить увиденное и услышанное с лучшими образцами жанра.

Небольшую оперу Руджеро Леонкавалло благодаря великолепной арии «Смейся, паяц, над разбитой любовью» знает любой зритель, даже не часто бывающий на музыкальных спектаклях. Сюжет ее вечен, как вечна тема страстей актеров – одновременно и обычных людей с присущими им чувствами, и существ возвышенных, склонных заигрываться в жизни так же самозабвенно, как и на сцене. В импровизированной труппе артистов не все благополучно: ревнивый Канио (он же Паяц) буквально изводит свою жену Недду (Коломбину) подозрениями и жестоким обращением. За ней пытается ухаживать Тонио (Арлекин), но, получив резкий отпор, таит в сердце злобу и мстит при первой же возможности, благо повод к этому есть: у женщины намечается связь с одним из местных жителей. Однако благодарность мужу, действительно много для нее сделавшему, не позволяет ей бежать с любовником, но трагедия все-таки свершается. Коварный Арлекин, верный своей актерской ипостаси, доносит супругу-тирану на благоверную, и тот, уличив изменников, страшно мстит за поруганную любовь, убивая обоих. Приходят карабинеры, городской праздник испорчен, две жизни загублены, а Тонио остается в безнаказанным, бросая в зал знаменитую реплику «La commedia è finita»…

Анна Осипенко умело пользуется тем, что действие оперы разворачивается в театральной среде, что позволяет режиссеру поговорить еще и о том, что театр узнаваем и вечен в любом своем воплощении. Это и место с благодатной почвой для низменных страстей и интриг, и институт, позволяющий переосмыслять реальность участникам и зрителям, и даже храм искусств, насколько такого рода «благочестие» вообще доступно причастным ему людям. В постановке не ощущается мелодраматичности, из нее исключен момент морализаторства, зато мастерски передана атмосфера, характерная для актерства. Тут и зависть, и пошлость, и потребность представляться, и неумеренное любопытство, и желание участвовать в интригующих событиях или хотя бы следить за ними, и порочность – и одновременно болезненное свойство пропускать через себя выдуманную боль, превращая ее в настоящую. Канио (Антон Халанский) – не только пьяница и ревнивец, но и страдающий мужчина, обманутый любимой (Дарья Батова). Она же – и женщина, жаждущая тепла и ласки, и лицедейка, исцеляющая душевные раны игрой (очень эффектна в одной из мизансцен ее пластика неловкой марионетки, покачивающей согнутыми в локтях руками). Тонио (Павел Назаров) – истинный Арлекин. Спектакль открывается выразительным прологом, в котором главный злодей оперы, окончив выступление, вешается на канате. Понятно, это лишь сомнительная шутка – но ведь в каждой шутке…

Мария Лукка и Александр Мохов решают пространство как театральный зал, где на зрительских местах всегда есть глазеющая грубая публика – коллеги Канио и Недды. Они шумят, обсуждают, едва ли не заглядывают в тесную гримерку (увидеть ее позволяет поворотный круг), чтобы подсмотреть за чужой жизнью, а потом, быть может, рассказать о ней со сцены другим. Сценографию дополняет свет Стаса Свистуновича, то вспыхивающий заманчивыми огнями реклам, то бросающий тени на усталые лица паяцев. Видеоряд представляет артистов, бесконечно смывающих грим, но так и не добирающихся до кожи, не тронутой краской. На уровне ассоциаций в воображении возникают образ Фауста, персонажи фильмов Бергмана, сочинения символистов. Особенно этому способствует тема комедии дель арте, заданная и костюмами, и масками, и именами, и хореографией Анны Белич. На сцене кувыркаются шуты, кривляются ряженые, Тонио пялит раскрашенный рот. Неряшливость актерского кочевого быта, грубость нрава и облика хорошо переданы в спектакле. В такой обстановке измена и убийство – чуть ли не естественная вещь. Примечательно, что жалко не столько погибших Недду и ее любовника, сколько несчастного Канио. Жаль и Арлекина: как он будет нести груз вины? Скорчившийся в неудобной позе у края рампы, он с истерической интонацией выкрикивает фразу о комедии, которой действительно пришел конец. По крайней мере, на этот вечер. Впрочем, будет еще и следующий, и, может быть, сломанные марионетки оживут, песня возобновится, поворотный круг скроет следы преступления.

Вот только грим с лица и души так и не сойдет полностью.

Дарья СЕМЁНОВА