Мораль сей басни какова?

Премьера Маяковки «Школа жен» по пьесе Жан-Батиста Мольера оставляет ощущение унылого моралите, представленного с невыясненными целями.

Спектакль Миндаугаса Карбаускиса «Школа жен» представлен на соискание «Золотой маски» в 6 номинациях, в том числе, и в двух главных – как лучшая постановка большой формы и лучшая режиссерская работа. Безусловно, худрук Театра им. Маяковского заслуживает уважения и интереса со стороны как профессионалов, так и зрителей, однако к мольеровской премьере возникает много вопросов. Во-первых, по переводу: артистам доверено разыгрывать классическую историю малохудожественным языком Дмитрия Быкова, использующего великого автора как возможность поупражняться в сомнительных псевдоактуальных остротах. Во-вторых, по жанру: литовский постановщик никогда не был мастером комедии – разве что интеллектуальной, но вряд ли это определение подходит для выбранной им пьесы. В-третьих, по материалу как таковому: что нового, глубокого, важного можно разглядеть в сюжете на тему «не женись старый на молодой»? Впрочем, истинное мастерство на том и проверяется. А уж прошел ли проверку Карбаускис на этот раз, каждый сможет рассудить сам.

         Спектакль длится два с половиной часа, и этот необременительный хронометраж не кажется неоправданным, но отсутствие явных длиннот не опровергает того факта, что история может быть разыграна и в более быстром темпе, и даже сокращена без ущерба для смыслового и идейного содержания. Постановка элегантна, и это ее неоспоримое достоинство: сдержана сценография Зиновия Марголина, выстроившего на сцене наклонный помост из трех подвижных секций, венчает который трехчастный же портал; стильные костюмы всех оттенков серого созданы Марией Даниловой, и в ее работе есть вкус и понимание исторического контекста; по ясным заветам классицизма поставлен Александром Мустаненом свет. Однако музыкальное сопровождение Полины Шульевой излишне иллюстративно и подражательно (как тут не вспомнить о сочинениях любимых литовских композиторов и соавторов режиссера!), что противоречит желанию создателей спектакля выйти из рамок классической комедии, в которых ее привычно воспринимать. К слову, для архаичной пьесы Жан-Батиста Мольера, не расцвеченной (в прямом и переносном смысле) ни сочной актерской игрой, ни темпом, ни юмором, ни пышной декорацией, эти рамки не кажутся такими уж надоевшими оковами, от которых следует немедленно избавиться, но режиссер вправе предлагать свою концепцию.

         На чем она основана, понять не просто. Сюжет комедии кристально ясен и как будто бы не предполагает замысловатых трактовок. Пожилой господин Арнольф (Анатолий Лобоцкий) на склоне лет решает не только приобрести дворянское звание (гордо приняв имя де Ла Суш, что означает Пень), но и жениться, причем к выбору супруги подходит более чем основательно. Она должна быть молода, красива и, главное, чиста и благонравна. Взять такую в развращенном Париже неоткуда, поэтому новоиспеченный дворянин отправляется в сельскую глушь, где давно уже в монастыре воспитывается на его деньги прелестная сиротка Агнеса (Наталья Палагушкина). Неважно, что монастырская муштра превратила девушку в блаженную овечку: от умной жены в семье одни неприятности. Зато такая слабоумная красавица, умеющая только шить колпаки (этот навык служит поводом для бесконечных каламбуров со значением «околпачить», что, признаться, порядком утомляет), будет верна (тезис, по правде говоря, сомнительный), а ничего другого не хочет властный моралист от брака.

         Об этом он рассуждает в разговоре со священнослужителем Кризальдом (Евгений Матвеев), в оригинальном тексте не имеющим церковного звания, однако такая замена служит на пользу постановке, поскольку герой-резонер на сцене всегда выглядит картонным персонажем. Но его занудные и порой откровенно циничные доводы («Но можно ль так связать достоинство и честь / С тем фактом, что у ней [жены], допустим, кто-то есть?» – сентенциозно вопрошает сей достойный муж, и хочется спросить его в свою очередь: «А разве нет?»), чья грубость усилена развязным переводом, заставляют подумать много нелестного о католической церкви, и неясно, входило ли это в планы режиссера. Если да, то появляется вопрос этического порядка; при этом очень похоже, что и входило, недаром так подчеркивает Арнольф, что его будущая жена должна любить только его и Бога. Наблюдая за этими героями, создается впечатление, что Миндаугас Карбаускис порядком недоволен духовным состоянием общества: с одной стороны, он осуждает мнимых светских моралистов, коих представляет явно повидавший виды Ла Суш, с другой – тенденциозно набрасывает тень и на священничество (тут стоит вспомнить и о монастырской воспитаннице Агнесе, по выходе из священных стен мигом позабывшей заветы нравственности). Но тогда укажи на того, кто действительно хорош и нравствен! Не можешь? Так и не навязывай своих воззрений, возможно, и ложных.

         Но именно воззрения, а не легкомысленная интрига пьесы, занимают режиссера. Потому и аскетичная сценография и монохром одежд, потому и строгий свет, потому и нарочитая невнимательность к юмористической составляющей. Да, в зале часто раздается смех, но звучит он только в ответ на сальности Быкова, позволяющего себе «тонкие» шутки вроде «твой плутоватый глаз я натяну на Ж» или такие столь же «интеллектуальные» реминисценции, как использование в классическом тексте не менее великих, но чужих строк: «чистейшей прелести чистейший образец» или «я к вам пишу – чего же боле», коими начинается письмо Агнесы (оно же заканчивается словами «я вас люблю – к чему лукавить»). Такой перевод годится для шутливого поздравления в стихах, но Жан-Батист Мольер заслуживает чего-нибудь лучшего, нежели шаловливые упражнения в студенческом духе. Более чистое веселье вызывает у зрителей комическая парочка крестьян Ален (Роман Фомин) и Жоржетта (Ольга Ергина), не забывающая, видимо, что участвует все-таки в комедии. Особенно удачно проведена ими сцена, в которой упрямый Арнольф учит слуг, как им оберегать честь его невесты. Артисты не впадают в дурной тон, не пережимают, но легко играют вполне в мольеровском ключе.

         Сказать то же о Станиславе Кардашеве, выступающем в роли юного Ораса – молодого знакомца Арнольфа и его главного соперника в любви, – можно лишь с натяжкой, поскольку студент четвертого курса ГИТИСа еще не до конца управляется с избытком энергии, свойственной его возрасту, а посему и играет чересчур бесшабашно. Он суетится, размахивает руками, вертится, как резвый щенок и не показывает ничего, кроме безудержной юности. Возможно, по пьесе и по замыслу так и следует, но хочется несколько умерить пыл артиста и добавить его игре осмысленности. Впрочем, этот герой по мысли режиссера и примечателен только названными качествами, что нисколько не мешает Агнесе влюбиться в него с первого взгляда. И никакие ухищрения Ла Суша не помогают удержать ошалевшую от эмоций и чувств девушку. Он ей: «Не принимай комплиментов от незнакомых мужчин», – а она ему: «В чем грех?» Непрошибаемая наивность сиротки в сочетании с глупостью, отсутствием воспитания (видать, в католическом монастыре действительно учат только шить) и сомнительной наследственностью (двусмысленные, особенно благодаря переводу, рассуждения героини о замужестве, в котором «можно все» позволяют предположить в ней врожденную чувственность, если не сказать сильнее) делают ее просто милой пушистой зверушкой с соответствующим духовным содержанием.

         Наталья Палагушкина, чья актерская задача сводится к подражанию поведению маленькой глупой девочки с тоненьким голоском (хотя жюри «Золотой маски», включившее артистку в число номинантов премии, явно придерживается иного мнения), до бесконечности тянет слова, рыдает над издохшим котенком, не выпускает из рук шитье, лепечет что-то маловразумительное в ответ на громовые призывы и увещевания опекуна и довольно живо удирает от него же с Орасом, но в целом не выходит за рамки амплуа «прелесть какая дурочка». Эти молодые люди – замечательная парочка, единственное достоинство коей только в их юности, так что не след Арнольфу так отстаивать свою собственность. Да, невеста для него – не одушевленное существо (может, она и впрямь такая), а ценное имущество, в которое вложены средства и силы. «Иль я в нее влюблен?» – спрашивает он сам себя, но трудно понять из игры Анатолия Лобоцкого, каково его истинное отношение к этой блаженной красавице. Он ведь и к Орасу относится двойственно: пытается извести как соперника и в то же время заботится о юнце – сыне друга.

         Режиссер (пожалуй, вопреки автору, хотя и не здравому смыслу) создает в спектакле ситуацию, в которой коллизия «выбирайте себе ровню» решается не в смысле «молодым подобает любить молодых», а как очередное напоминание, что не стоит дарить чувством создание, недостойное тебя. И совершенно не странно, что в качестве «достойного» предстает не влюбленная чета, а немолодой, тщеславный и властный Арнольф. Он действительно кажется значительнее, умнее и лучше двух глупых детей, одна из которых – сластолюбивая девчонка, не поддающаяся воспитанию (не в монастыре же научилась она писать любовные письма в духе пушкинской поэзии), другой же – трусоватый юноша, хвастающий тем, что не лишил любимую невинности, когда мог, однако позорно прячущийся в шкафу во время визита опекуна к Агнесе. Мизансцена, где Орас рассказывает о своих злоключениях Ла Сушу (не зная, разумеется, что тот и есть его противник в любви), решена довольно остроумно за счет чуть не единственной реплики последнего «а ты сидел в шкафу!», произносимой с разными интонациями. Да, и в этом эпизоде старый дает фору молодому, но толку-то! Дело вовсе не в том, что старость обречена на поражение изначально (совсем нет, как явствует из жизни), а в том, что надо хорошенько подумать, прежде чем метать бисер перед кем бы то ни было.

         Заканчивается история вполне традиционно. Агнеса и Орас обвенчаны, честолюбивым планам Арнольфа не суждено сбыться, циничный священник на радость самому себе читает побежденному проповедь совершенно не в христианском ключе, да вдобавок еще издевательски предлагает присутствующим помолиться небесному творцу, «который нас привел к счастливому концу». Ну, для кого как. Тем не менее, и Ла Суш покорно садится на скамеечку и раскрывает молитвенник. Таков финал спектакля о недостойных молодых людях, их далеко не духовных наставниках и чванных воспитателях, на деле оказывающихся конформистами. Давно ли герой, которому в постановке отведена главнейшая роль (он даже реплики невесты присваивает себе, читая за нее свод правил супружества), торжествующе вбивал колышки, знаменующие очередное домостроевское «правило» из глупейшего сочинения, и щелкал красными каблуками (знак принадлежности к знати) – а вот уже и он склоняется то ли перед провидением (что сомнительно), то ли перед силой большинства (что более похоже на правду), то ли перед неизбежным. Возможно, Миндаугас Карбаускис осуждает как раз конформизм, возможно, негодует на оковы лицемерной морали всякого рода (хотя тогда неплохо бы предложить альтернативу), возможно даже, что снова напоминает, что все в природе должно быть в соответствии с естеством: возрастом, разумом, сердцем и далее по списку. Беда спектакля в том, что ни один из этих выводов не выглядит убедительным. А если постановщик полагает, что в данном случае верного ответа и не существует, то не стоило, право, и начинать этот разговор – унылый и затверженный, как моралите в исполнении Кризальда.