Спектакль Дмитрия Крымова «Безприданница», поставленный в Школе драматического искусства, акцентирует внимание на хрупкой неприкаянной Ларисе, противопоставленной духовной пустоте многочисленных героев, ненужных пьесе в ее новой интерпретации.
Нынешняя осень – юбилейная для пьесы Александра Островского «Бесприданница»: премьера классической сегодня драмы состоялась в 1878 году и триумфальной не была. В наше время произведение обрело статус программного, но ждать традиционализма от Дмитрия Крымова – художника от режиссуры – явно не стоит. Вышедший в прошлом театральном сезоне спектакль представляет историю прекрасной, но бедной Ларисы Огудаловой в непривычной трактовке.
Сильная острая драматургия предполагает чтение, озаренное современными смысловыми акцентами. Циничная Харита Игнатьевна, считающая, что «лучше унижаться смолоду, чтоб потом пожить по-человечески», высказывает вполне актуальную истину. Прозорлив Паратов, утверждающий, что «время меценатов прошло», а характеристика Ларисы – «она создана для блеску», – звучащая из разных уст, точно определяет сегодняшние приоритеты. Интересно название постановки, сохраняющее дореволюционную орфографию и обманчиво сближающее эпохи: история продажи себя в наши дни выглядит жалко и пошло, но никак не трагично.
За отправную точку в описании Огудаловой (Мария Смольникова) режиссер берет авторскую реплику, вложенную в уста крупного дельца Кнурова (Константин Муханов): «Она или погибнет, или опошлится». Сегодняшней Ларисе – размалеванной бездарной певичке из припортовой забегаловки – первое неумолимо предстоит, тогда как второе грозное предсказание для нее уже случилось. Среди «цыганского табора» она, сопровождающая пение вульгарными жестами и считающая роскошными зеленое блестящее платье со шлейфом и пышный парик, непостижимо сохраняет трогательность и чистоту, платя за это рассудком. Первый же монолог о желании поехать с будущим мужем в деревню, дабы собирать там грибы, убеждает в ее психическом сдвиге: девушка долго сомнамбулически перечисляет фантасмагорические названия вроде «навозника розового, навозника крапчатого», находя удовольствие в произнесении бессмысленного перечня. Хрупкий полуребенок в сером немодном пальтишке, она на протяжении спектакля кажется не вполне трезвой, инфантильной и недалекой вплоть до дефективности.
Чем героиня так волнует окружающих мужчин, из постановки не ясно. Выдаваемый за пение крик под агузаровскую фонограмму «Одна звезда на небе голубом» способен растрогать зрителей театральных, но никак не сценических: персонажи «Безприданницы» выведены в ипостаси отупевших наблюдателей, следящих за футбольным матчем Россия – Голландия на памятном Евро-2008. Но даже экстатические возгласы ошалевшего от невиданной удачи комментатора не захватывают мрачную компанию, застывшую в креслах, повернувшись к залу окаменевшими спинами. Объяснений, почему именно спортивная передача символизирует в спектакле обывательскую мутную среду, равно как для чего врывается в телекартинку с построением игроков советский гимн, Дмитрий Крымов не дает. Гигантский экран, на котором транслируется видео, превращающееся в реальность, гипнотизирует, порой проясняет происходящее, но чаще перетягивает на себя внимание, предоставляя действующим лицам самим бороться за интерес публики.
Впрочем, идея, что телевидение сегодня подменяет реальную жизнь, на сцене реализуется ярко и убедительно: герои пьесы, проходящие по экрану, через секунду материализуются на подмостках, словно бы шагая из иллюзорного пространства на берегу безымянной реки (художник по видео Елизавета Кешишева) в комнаты Огудаловых. Режиссер вводит в работу мотив комедии дель арте, превращая всех действующих лиц пьесы (кроме Ларисы) в маски, неподвижные в назначенном амплуа. Кнуров выведен инфернальным дряхлым стариком в неправдоподобно длинной шубе, чьи полы волочатся по земле наподобие вороновых крыльев, кашляющим и жутко сипящим, когда из его уст вырываются редкие фразы (Дмитрий Крымов существенно и радикально сокращает авторский текст). Вожеватов (Вадим Дубровин) предстает жеманным молодым человеком, неприятно и томно растягивающим слова, не по делу нервничающим и не нужным фабуле новой «Безприданницы». Невнятный Карандышев (Максим Маминов) суетлив, оптимистичен, почти мил и не расстается с инструментами: начало спектакля знаменует длиннейшая мизансцена, в которой жених деловито чинит каблук своей нареченной, держащей над головой неоновую лампу, светя мастеру.
Приезд Паратова (Евгений Старцев) обставлен прежде всего визуально: экран демонстрирует самоуверенного мужчину, делающего зарядку на палубе, а потом эффектно сигающего в реку. Сразу же вслед за этим открывается задняя дверь и персонажи вносят нахлебавшегося воды героя. Сергей Сергеевич быстро приходит в себя и заводит лихой монолог о V-образном двигателе, сыпет техническими деталями и явно в восторге от самого себя. Узнав, что его возлюбленная выходит замуж, легкомысленный барин вдруг ожесточается, приказывает включить футбол – на что, дескать, людям смотреть? – и гордо удаляется, сбросив с плеч шубу, под которой ничего не надето. К чему нужен эпизод с обнаженной натурой, остается не выясненным.
При этом прибытие парохода выполнено художественно: из дверей начинает дуть мокрый ветер, раздается сочный гудок, и одежда, которой густо увешаны стены, падает на пол. Но кратковременное торжество сценической достоверности сменяется искусственными актерскими и режиссерскими построениями. Особенно преуспевает в нарочитости и гротеске Сергей Мелконян, играющий Хариту Игнатьевну. Энергичный крепкий артист не делает попытки передать женскую пластику, не меняет голоса, начисто отрицая женственность. Его героиня – персонаж из лихих 90-х, по чистой случайности облаченный в платье. Огудалова-старшая – уже не хитрый делец, а безжалостный бандит, насильно всучивающий покупателям единственный товар, коим владеет, – дочерей. Крымов выводит на сцену сестер Ларисы и их мужей, в пьесе не появляющихся. Драматургическое решение в этом случае кажется более убедительным.
Избыточность и зачастую неудачное балансирование на грани пошлости отличают спектакль. Харита Игнатьевна, реагируя на нежелание дочери унижаться, наглядно демонстрирует, что означало это понятие в ее молодости: персонаж грубо и подчеркнуто вульгарно танцует под хит «I Will Survive», с удовольствием показывая залу красные сетчатые чулки, в то время как перепуганная Лариса пытается закрыть шлейфом концертного платья саморазоблачающее непотребство матери. Трудно предположить в последней наличие нежных чувств, но коварного соблазнителя Паратова она в комнату своей девочки пускать не желает. Правда, сопротивляется она весьма своеобразно, затевая с Сергеем Сергеевичем откровенно мужскую драку, в которой перевеса не добивается ни одна из сторон. Несостоявшийся жених выходит из битвы с разорванной брючиной и в глубине души очевидно считает, что ему еще повезло.
Младшая Огудалова встречает его с менее явной агрессией, но тоже с боевым настроем: на просьбу рассказать о своих чувствах она отвечает энергичным неприличным жестом. Затем, оттаяв, начинает нести несусветную чушь о том, как бежала за поездом Паратова, как внезапно ударили морозы, и руки ее примерзли к поручню, так что целый перегон девушку трясло по железной дороге. Потом была анемия, лечение антидепрессантами, потеря голоса и пугающее нарастание неправдоподобных «трагических» происшествий. «Вот как-то так я провела этот год», – подытоживает Лариса, уже почти позабыв оскорбления, нанесенные в прошлом любимым Сережей.
Если Карандышеву она предъявляет перечень того, чего делать не умеет и не желает, то для Паратова список перечеркивается: героиня готова и потрошить курицу, и заправлять кровать, и уж, конечно, размыкать губы при свадебном поцелуе. О свадьбе речь заходит как бы случайно, но размышляет о ней пылкий любовник давно и тяжело. Невнятную околесицу о школьной любви герой заканчивает сентенцией: «Поднял ластик, а тебя женили», – разумея настойчивый интерес родителей к женитьбе на «правильной» невесте. В такой трактовке персонаж предстает до того мелким и заурядным, что глубочайшее и неприкрытое восхищение им Ларисы объясняется разве что «тронутостью» несчастной девушки. Горе ее безмерно и искренне и сыграно Марией Смольниковой остро и сильно, пусть причины его и не соответствуют столь яркому проявлению. Застыв на коленях любимого, она мучительно осознает услышанное, реагируя на него архаичным всеобъемлющим словом «безбожно».
Эта реплика и органичное переживание актрисы поднимают безнадежно скатившийся к мелодраме затянутый второй акт на уровень настоящей драмы, как бы ни мешали этому визуальный ряд и игровой рисунок остальных героев, почти полностью выключенных из действа. Сделанные режиссером лакуны так же не способствуют цельности восприятия: Карандышев, говоря, что все сейчас восхищались талантом Ларисы Дмитриевны, выглядит весьма странно, поскольку сборище разнородных персонажей не высказало ни слова в похвалу девушки. Наклоняясь над низким микрофоном, несет он нечто невразумительное о себе – мастере на все руки. Сладко выпевает Вожеватов, страшно хрипит Кнуров, тупо молчат гости, уставившиеся в экран, на котором оскорбленный жених и увидит измену Ларисы, так сказать, в прямом эфире. Большинство придумок кажется натужным и утяжеляющим спектакль, и только главная героиня притягивает к себе внимание и вызывает сочувствие и интерес.
Зловещий купец сипит ей в ухо непристойные предложения, покрытые фальшивым уважением, как глазурью, и, не встречая сопротивления, хищно укрывает полами шубы. Он жутко возвышается над девушкой, наконец выпрямляясь во весь рост, и тащит несчастную жертву в угол. Но Лариса, неживая, полузадохнувшаяся, выскальзывает из-под одежд и лежит на полу, словно растоптанный цветок. Ассоциация усиливается белым платьем с розовым шлейфом, однако тонкий художественный образ не получает поддержки извне.
Дальнейший монолог Огудаловой, составленный из стихов Цветаевой и рассуждений о том, что неплохо бы поесть ветчины, раз нет рыбы, не прибавляет к происходящему ничего нового. Материал отчетливо сопротивляется и внушительным сокращениям, и изменениям, и нарочитому осовремениванию. Финального выстрела ждешь как избавления: Карандышев соорудит фантасмагорический саморез и выстрелит в монету на груди невесты. «До свиданья!» – взревет комментатор, приветствуя победу российских футболистов, герои разойдутся, пьеса кончится. И только хрупкая, словно смятая фигурка останется лежать у дальней стены, красноречиво рассказывая, как провела Лариса этот тяжелый год. Как провела – так и умерла: безбожно.
Дарья СЕМЁНОВА