Он сыграл «Времена года» Чайковского и «Картинки с выставки» Мусоргского, а перед выступлением рассказал журналистам о последних новостях.
- С каким ощущением вы сегодня выходили на сцену?
- Каждый год я предвкушаю встречу с моей дорогой и любимой самарской публикой, потому что уже много лет в начале июня выступаю у вас. Волжский тур становится для меня точкой отсчета очень продуктивного года.
- Чем обусловлен выбор репертуара из «Времена года» Чайковского и «Картинки с выставки» Мусоргского для российской публики?
- В этом туре я играю свои самые любимые циклы Чайковского и Мусоргского. В каждом из них - уникальная русская мелодия, классический гармонизм. Несмотря на внешнюю легкость, цикл «Времена года» отличается удивительной глубиной и простотой, которой очень нелегко добиться. А «Картинки с выставки» - конечно, абсолютно уникальный цикл, в котором Мусоргский предвосхитил неизведанные пути развития симфонической музыки. Сочинение такого произведения в XIX веке было безусловным прорывом. Оно очень современное и до конца не оцененное. Поэтому я всегда говорю о том, что играю его в первый раз как в последний. И несмотря на наши бурные отношения с самарской публикой, каждый мой выход на вашу сцену все равно сопровождается большим волнением.
- Вы с насыщенным гастрольным графиком по-прежнему бываете дома 46 дней в году?
- Гораздо меньше – 21. Имеется ввиду не чистое время, а период, который мне нужен на то, чтобы приехать, переодеться и полететь дальше. Такой плотный график у меня потому, что я до сих пор не научился говорить «нет». Когда меня приглашают, я всегда еду. А в этом году в мае у меня было полное сумасшествие: я сыграл 29 концертов за месяц, 9 городов за 6 дней, среди них — Курск, Орел, Брянск. И иногда приходилось выступать с тремя концертами в день. В этих городах есть потрясающие инструменты, удивительная публика. Во многих залах стояла зловещая тишина в хорошем смысле этого слова, и я не хотел уходить с этих сцен. Несмотря на большую нагрузку, каждый концерт вдохновлял, восстанавливал мой организм. Но такие гастроли служат еще и толчком для новых проектов. Мы уже договорились с губернаторами некоторых областей и директорами филармоний о приезде молодых исполнителей.
- В этом году вы возглавляли жюри конкурса молодых пианистов в Астане. Довольны ли вы их исполнительским уровнем?
- Уровень исполнения этих музыкантов был не хуже, чем у Петра Чайковского. Если бы я только слышал, а не видел этих молодых артистов, игравших, например, «Щелкунчика» Чайковского в обработке Плетнева или концерт Грига, я был бы уверен, что играет большой исполнитель. У многих молодых хороших пианистов, на мой взгляд, отсутствовало необходимое для игры на фортепиано мужское начало. Если оценивать техническую сторону выступления, можно заметить, что девушки играли мощнее парней. А так быть не должно. Но я не сомневаюсь, что за 20-летними пианистами последует новое поколение, которое играет абсолютно по-другому, не по годам зрело. И это поколение, если его направить в нужное русло, еще удивит мир.
- Вы неоднократно говорили, что в музыке сильна конкуренция. Есть ли соперники в вашем искусстве конкретно у вас?
- Значение слова «конкуренция» я понял, когда попал в класс Сергея Доренского в Московскую консерваторию в то время, когда там учились Николай Луганский, Александр Штархман и многие другие мои сверстники. Атмосфера класса Доренского приучила нас быть конкурентами на сцене, но большими друзьями в жизни. Мы все поддерживаем друг друга. Такая конкуренция меня всегда заводит, потому что когда я слышу, как кто-то здорово играет, я сразу сажусь за инструмент, начинаю заниматься, это побуждает меня открывать новые вещи. И наоборот, когда кто-то плохо играет, мой уровень исполнения становится ниже.
- Чем заняты ваши мысли, когда вы играете?
- Это сложно передать словами, потому что состояние, в котором ты находишься на сцене, как правило, захватывает тебя. Ты словно попадаешь в волшебную оболочку, в которой у тебя проявляются чудесные способности. Я много раз упоминал понятие «сценотерапия» и уверен, что такое явление существует на сто процентов. Оно помогает музыканту на сцене отвлечься от разных невзгод. В жизни много ненужных вещей, которые я до сих пор не научился отсеивать: всегда общаюсь с людьми, которые просят меня об этом, и вообще взваливаю на себя многое в последнее время. Но сцена – единственное место, где я не думаю ни о чем, кроме музыки, потому что такое сценическое состояние заряжает, окрыляет, концентрирует тебя на произведении. Пальцы играют сами, а ты не думаешь ни о технике, ни о тексте нот, и я молю Бога о том, чтобы это состояние было у меня на концертах всегда.
- Как продвигается строительство концертного зала в Иркутске, которое вы инициировали?
- Я очень люблю свою сибирскую публику, которая меня воспитала. И я понимаю, что если мне выпал шанс построить концертный зал в Иркутске, то в другой раз его может и не быть. Поэтому я сделаю все возможное, чтобы его открытие состоялось. Это обязательно произойдет. По поручению губернатора 10 дней назад я привез в Иркутск двух уникальных канадских архитекторов. Во всем, что касается моей родины, я готов побыть в роли прораба и не вижу в этом ничего зазорного.
- В Люцерне вы играли на рояле Рахманинова. Каково было прикасаться к клавишам, на которых играл классик?
- Я выложил небольшой фрагмент видеозаписи с этого выступления на свой сайт. Сложно выразить словами ощущения от прикосновения к этому инструменту. Само по себе ощущение того, что я прикасаюсь к инструменту, у которого со времен Рахманинова сохранились клавиатура, молоточки, струны, было фантастическим. Этот инструмент не звучал, как большинство других, он пел. У него абсолютно персональный звук. Играя на таком рояле, ты понимаешь, что не можешь отойти от него. Я занимался на нем 5 часов, и до сих пор в моих пальцах живо ощущение того инструмента.
- За исключением Родиона Щедрина, доводилось ли вам играть произведения композиторов, которые живы и с которыми вы знакомы?
- К сожалению, сегодня остается все меньше настоящих композиторов. Я считаю, что на Щедрине по большому счету все закончилось. Хотя, конечно, есть плеяда выдающихся композиторов. Например, уникальный самородок Вячеслав Артемов, «Реквием» которого Ростропович играл по всему миру. Сейчас я буду играть новый фортепианный концерт Кшиштофа Пендерецкого с замечательной мелодией. Главный критерий для меня — мелодия, которую должен запомнить зритель, выходя из зала. Я все равно играю для публики и должен играть музыку новых композиторов. Но там должна быть мелодия. Это условие номер один.
- Почему, по-вашему, академическая музыка переживает не лучшие времена?
- Думаю, что такая ситуация сложилась не только в России, но и во всем мире. Не соглашусь с людьми, которые говорят, что в музыке все темы написаны, потому что я, например, могу написать мелодию в стиле Рахманинова или Шопена, которой еще не было. Но это будет повтор. Если появится действительно новый композитор, я буду играть его каждый день, потому что я очень жадный человек на новый репертуар. Сейчас в искусстве на первый план выходит эпатирование. Замечательно, что у нас есть музыка Рахманинова, Чайковского, Шопена, Шуберта, которые писали естественную музыку, а мы, исполнители, стараемся играть ее по нотам опять же естественно, не эпатируя.
- Может ли академический исполнитель эпатировать публику?
- В хорошем смысле слова, да. Если ты сыграл все ноты, учел все пожелания композитора, нюансы произведения, ты хочешь - не хочешь, а будешь эпатировать зал. Тем и гениальны произведения, написанные много лет назад. В таком эпатировании нет ничего страшного.
- Вы испытываете разочарование от зала, инструмента, публики, которые вы застаете здесь после грандиозных выступлений в залах России и Европы?
- Для меня каждый визит сюда — воспоминание о том времени, когда я приехал сюда в первый раз. Разочарования нет. Есть желание того, чтобы музыкальная культура здесь развивалась дальше, фестивальное движение стало интенсивнее, освещение в СМИ — масштабнее. Конечно, зал у вас хороший, но не идеальный. Город заслуживает нового, лучшего зала и рояля.