Как с современных театральных подмостков говорить о смысле жизни? Вслед за Чеховым, Вампиловым, etc? В неспекулятивной стилистике и манере, лишенной пафоса и нравоучений? Без фантасмагоричных сценических наворотов и дидактичной театральности? И чтобы звучали такие сентенции едва ли не манифестом?..
Ответы на эти (понятно, что – не самые корректные) вопросы можно поискать в пьесе Ивана Вырыпаева «Танец Дели», по которой поставил спектакль в Кольцовском театре молодой приглашенный режиссер Никита Рак. Премьера, состоявшаяся на днях, прошла не без помарок, что не смазало общего впечатления от просмотра: главное – понято и принято.
Железная любовь
Шесть действующих лиц. Декорации, не меняющиеся по ходу действа. Бесстрастные – по подаче – монологи, заставляющие местами – вдруг! – вспомнить о чувствительности обнаженного нерва. Это как в стоматологическом кресле: зуб обезболен, пациент расслаблен и никакой «подлянки» не ждет. Но вот «ткнулся» бор на микрон глубже, чем предусмотрела анестезия – и… Впору взвыть на всю империю!
Семь одноактовок Вырыпаева объединены в спектакль без антракта, квалифицированный как «семь пьес о главном». В первоисточнике они пьесами и прописаны: драматургом предусмотрен выход актеров на поклон по окончании каждой. Режиссер же такой разбивкой пренебрег и, по-моему, правильно сделал: актив вырыпаевского текста (а именно он – «главное действующее лицо») – как раз в том, что ворох откровений, звучащих из уст героев, «вываливается» на зрителя скопом. И накрывает. С головой.
В эпицентре происходящего – танцовщица Катя, когда-то придумавшая гениальный «Танец Дели». Так она его назвала. Потому что дело было в Индии, где среди рыночных мерзостей бытия девушке стало так же больно, как людям, в этой мерзости живущим. И настолько искренне она их пожалела и полюбила, что прижала к груди кусок раскаленного железа – как символ этой небывалой любви вселенского масштаба. А страдания несчастных перевела в красоту движений, сочинив танец, рожденный «из всей боли мира». Такие вот роковые метафоры – нереальные и реальные одновременно.
Типичные представители
Про танец говорится на протяжении всего спектакля. Но зритель так и не увидит этого произведения. Не станет он свидетелем и всех остальных событий, якобы имеющих место быть: смерть, предательство, стычки «отцов и детей», любовные сцены. О случившемся только рассказывается. Во всех семи пьесах и в разных вариациях, повторяющих одни и те же факты: то Катина мама умирает, то сама Катя. То ее любимый Андрей, то его жена Ольга. И так далее: от перемены мест слагаемых сумма – философское «итого» – не меняется.
О трагических (и не только) перипетиях сообщается одинаковыми словами. Пресными. Нейтральными. Отстраненными. Один герой их произносит, другой, третий – и так по кругу. Танцуют все!
Единственный персонаж пьесы не попадает в «смертельный» круговорот – Медсестра. Ее «деловые» появления на сцене – всякий раз с бумагами, которые надо подписать родственникам умершего – подводят черту под закончившейся «главкой». И одновременно открывают новую страницу повествования: присутствующие неизменно просят Медсестру удалиться – «дайте нам поговорить». Она удаляется – и все начинается сначала.
Обособленность, «отдельность» героев и их «правд» обозначена графически – при помощи прозрачных конструкций-кубов, незамысловато расставленных по сцене. Типа – домики. Одинаковые по форме (как, собственно, физическое пребывание на земле всех и каждого), они – с разной «обстановкой». Больничный столик, пластиковое кресло, домашняя мебель… Узнаваемый антураж унификации новейшей России.
В том же ряду костюмы персонажей – без, скажем так, особенностей (художник-постановщик – Алексей Лобанов). Типичные представители, одушевленные и не-, правят бал в вырыпаевском мире… Своего рода документалистика, которая, согласно общепринятым канонам, с театром не дружит.
Лучшее доказательство
На фоне колористической ровности, неотделимой от будничной серости, тот самый взбунтовавшийся нерв (см. выше) визуализируется при помощи неоновых букв. Они нет-нет, да и пробегают по табло, закрепленному высоко на заднике сцены – эффект, как на вокзале. Якобы – сугубо информативного толка: ярко-алые буквы (струйка крови?) всего-навсего сообщают зрителю о том, что началась новая пьеса – под таким-то названием. Но… Пылающий цвет бегущей строки разрывает видимую тишь да блажь повествования. Кричит о том, что за показной его бесчувственностью – «вся боль мира».
Как и остальные, этот прием – лобовой. Внятно говорящий о том, что странноватый текст пьесы – голос подсознания каждого из нас. Который всегда (если «прорежется») – прямолинейный, однозначно трактуемый. Ведь когда человеку очень плохо или очень хорошо, изъясняется он – один на один со своим «эго» – от чистого сердца, простыми словами.
Создатели спектакля, безусловно, заслуживают оценки не просто положительной – высокой. Понятно, что режиссер – человек профессиональный и грамотный (а это не всегда одно и то же). Тонко чувствующий, интересно мыслящий. Ответственно подошедший к освоению вырыпаевского произведения и, вместе с тем, не побоявшийся проявить собственную творческую волю – тут баланс выверен. И совершенно очевидно, что не личностные амбиции двигали постановщиком: не себя в искусстве показал Никита Рак (вот, дескать, как я, молодой да ранний, могу!), но – искусство как таковое. Доказательства хватит единственного: это искусство – трогает…
Медсестра тире автор
Отчего-то вспомнилось в связи с премьерным спектаклем отнюдь не родственное ему явление – давней давности фестиваль фольклора и ремесел в Воробьевке. Крупный московский ученый, фольклорист с мировым именем, вел творческую мастерскую, на которой внушал коллегам: природа танца или песни (народных, имелось в виду, но это – не суть важно) такова, что в исполнителя можно влюбиться до смерти. Ведь ни при каких других обстоятельствах человек не раскрывается, не обнажается настолько, насколько в танце или песне. При условии, конечно, что отдается исполнению со всей честностью. Тогда он становится родным окружению, кто б его ни составлял.
Я к тому, что Катин «Танец Дели», даже не будучи продемонстрированным залу, дело свое сделал: персонажам, которые, согласно авторскому замыслу, оказываются во власти хореографического шедевра, сочувствуешь и сопереживаешь. Люди в этом виртуальном танце именно раскрываются – все! И бесстрастие, выбранное лейтмотивом на стартовых этапах спектакля, медленно, но верно перерождается в крик души. Вернее, душ – сообразно актерскому вкладу в процесс каждого из исполнителей.
В плане выстроенности характеров (они, согласно общей идее, размыты) к режиссеру – никаких вопросов: артисты понимают, что и ради чего играют. Есть очень хорошие актерские работы, но даже на добротном в целом фоне особо хочется выделить Марию Ембулаеву – ее Медсестре веришь на сто пятьдесят процентов. Роль сыграна замечательно – деликатно и страстно, вдумчиво и безоглядно. Образ аккумулирует все нюансы авторского голоса: по совокупности действия Медсестры, подобно «Танцу Дели» вбирающей «всю боль мира», и ее мысли вслух – искомый манифест и есть. Вырвись из ступора, граничащего с отчаянием и беспомощностью – спасешь не только себя. Или хотя бы утешишь. Мать ты, дочь, любовник, подруга – неважно; человеческое существование и его законы – дела космические. К сожалению или счастью – не знаю. Драматург, по-моему, тоже.