«Ракурс» показал «Holy motors»

Лента-участница конкурсной программы последнего Каннского фестиваля ознаменовала возвращение Каракса в мир большого кино. За последние 10 лет автор культовых лент «Дурная кровь» и «Любовники с моста Понт-Неф» практически ничего не снимал. Исключением стала новелла «Дерьмо» для фильма «Токио!».

Кстати, ее герой, уродливый бородатый бомж из канализации, перекочевал и в «Holy motors». И вот Каракс вернулся, сняв самую странную ленту.

В фильме играющий самого себя режиссер попадает в пространство за экраном и перевоплощается в загадочного месье Оскара. Его, конечно же, играет Дени Лаван, alter ego Каракса. Лаван ездит на лимузине, в котором переодевается в банкира, старушку, бродягу, уголовника, отца-одиночку, умирающего старика и много кого еще, и полноценно проживает каждую жизнь. В промежутке между действиями он устраивает антракт с музыкальной паузой. А к полуночи, оставив лимузин, превращается в отца семейства и возвращается домой к родным… обезьянам.

Во множестве историй Каракс проигрывает извечные сюжеты о любви и ненависти, старости и молодости, красоте и уродстве. Этот фильм критики справедливо интерпретируют как рассказ о безграничных возможностях кино. Это признание Каракса в любви искусству, дарующему режиссеру и зрителю приятную способность перевоплотиться, прожить чужую судьбу и тосковать по еще не прожитым жизням. Каракс сетует лишь на то, что современная «камера перестала быть тяжелой». Метафора ясна: кино стало «легковесным», превратилось в индустрию. Современные режиссеры освободили кинематограф от «тяжести» смыслов, заставив его обслуживать примитивные запросы зрителя.

Однако нет этой «тяжести» и в «Holy motors». Упрекающему современное ему кино в пустоте режиссеру нечего противопоставить. Силясь сделать серьезный фильм, он снимает лишенное логики, связности и, несмотря на массу цитат и реминисценций из мировой культуры, в сущности, кино пожилого сноба, презирающего зрителя. Очарованный кинематографом Каракс тщится снять шедевр, а выходит заумное брюзжание. И с горькой улыбкой старца, сознающего собственное бессилие, режиссеру не остается ничего другого, как включить титры. А зрителю - тосковать о былом Караксе.