Парадоксов друг

Что такое творческая самодостаточность? Исчерпывающе на этот вопрос отвечает персональная выставка столичного художника  Виктора Кротова, открытая в Воронежском областном художественном музее им. И.Н. Крамского. Живопись, объекты; чисто физическое наполнение большой, расположившейся в двух ярусах музейного выставочного зала экспозиции, объединившей 150 работ –  не оригинально. Чего не скажешь о содержании: вот уж где – сплошной эксклюзив, яркий и изобретательный.

Выпускник Московского высшего художественного училища, Виктор Кротов с 1977 года является членом объединенного комитета художников-графиков на Малой Грузинской, 28. Не знаю, по случайному стечению обстоятельств или умыслу, но воронежская выставка  его работ, названная «из Прошлого в Настоящее», представляет собой ретроспективу творческого пути художника, начиная все с того же 1977-го. И – по сей день, который подводит черту под «изобразительной» деятельностью мастера: в Воронеже Виктор Александрович заявил, что намерен  «покончить» с живописью.

Ленивый импровизатор

Участник отечественных и международных выставок, полотна которого находятся в частных коллекциях многих стран. Автор серии монументальных гобеленов, оригинальных скульптурных композиций,  работ в области компьютерной графики,   музыки и авторского  кино – это Виктор Кротов. 

Его называют романтичным сюрреалистом и создателем  собственной живописной структуры, даже школы. На мой взгляд, артистичного Виктора Александровича вполне можно «зачислить» и в символисты, хотя он – куда более эмоциональный и «подробный» художник, чем иные представители этого направления. Так или иначе, Кротов абсолютно самостоятелен: его полотна и графика – отражения фантазии, которую, не пугаясь штампа, следует охарактеризовать как «неуемную». Неожиданные, а то и парадоксальные образы, метафоры, композиционные построения в силу противостояния общепринятым «нормам» (жизни, творчества) запросто способны сорвать – в хорошем смысле слова – зрительскую крышу. По мысли и ее воплощению художник – не очень-то авангардист; скорее, он – творец личного выразительного мира. В котором прекрасно себя чувствуют деформированные существа, выполняются непредсказуемые действия, взаимодействуют несочетаемые формы и контрастные краски. Как ни странно (по несоответствию академической «раскладке») – взаимодействуют органично; в принципе, совмещение несовместимого, сотворение остроумной нелепицы, сдобренной светлым наивом – философия живописца Кротова. А еще он, человек не без карнавала,  верно чувствует природу смеха. Даже не смеха –  беззлобной улыбки: одни крупные планы грудастых дам, гротесковых персонажей  сюжетов, чего стоят...

– Виктор, каждая картина в экспозиции – маленький рассказик, а то и притча. При известном воображении даже повесть можно развернуть. Чем подпитывается  столь многоречивый мир?

– Думаю, только природой. У меня все происходит само собой. Это как у поэта или композитора, которые не задумываются над тем, какую букву или ноту взять. Я не для одной своей работы не делал эскиза. У меня не бывает предварительных набросков, поисков каких-то – сажусь и пишу.  Часто не зная, что должно получиться в результате.

– Чистой воды импровизация?

– Обожаю импровизацию! По натуре я лентяй – мне неохота напрягать себя планами, заранее что-то придумывать. Это как источник: он бежит-журчит – и все…

– Получается, работа ведет вас, а не вы – ее?

– Совершенно верно. И мне такой способ нравится. Кто-то не может обходиться без мучительных поисков, а я – другой. И не ради вычурности так работаю – просто получается то, что получается. А еще долго писать не люблю: мои картины рождаются быстро. Когда же поставлена последняя точка – работа больше мне не принадлежит.  Живет самостоятельной жизнью, к которой – не прибавить, не убавить.

Настоящее с большой буквы

– Что расскажете о пути, который довел художника Кротова до сегодняшнего дня?

– Этапы проследить можно, хотя я никогда этого не делал. И вопрос «кем быть?» никогда не стоял. Хотя что такое быть художником – ребенком себе не представлял. Рос, можно сказать, в глуши, под Нарофоминском, где слово об искусстве не звучало.

– Семья была далека от этого?

– Меня воспитывала одна мама. И я сам себе интерес находил: став постарше, ездил в Москву – в Третьяковскую галерею, в основном. Где и набирался опыта – у настоящих художников. Потом – изостудия и дальше по цепочке, заканчивая Строгановским училищем, которое дало знания, умения. Хотя учиться-то нужно не столько в учебных заведениях, сколько – везде и у всех. Тут посмотрел, там увидел. Что переварилось – все твое.

– Ваше творчество убеждает: переварилось много чего. Можно узнать об эстетических  пристрастиях?

– Это, конечно, великие художники: Рембрант, Ге, Врубель. Обожаю Кандинского. Вообще мне нравится все Настоящее. С большой буквы. Неважно, какому направлению принадлежит  художник. Если он – соответствующей величины, то у него – глубокая жизненная философия. Копировать таких людей необязательно – можно просто учиться. Мастерству, технологии, кухне; ходить по музеям, смотреть – как это сделано. Но внутренние позывы должны быть свои.

– Не могу в таком контексте не спросить про Дали – он, видимо, вам очень близок?

– Ну,  Дали! Корифей жанра! Перед которым я снимаю шляпу за то, что он, единственный из сюрреалистов 20-го века, превратил не только творчество, но и свою жизнь в полный сюрреализм. Его история всем более-менее известна: это был стопроцентный сюрреалист. Махина. Леонардо да Винчи 20-го века – и как художник, и как изобретатель всего и вся.

Ожидание светлой души

 – А русская реалистичная живопись вам совсем не интересна? Пейзажисты, например?

– Да не то, что не интересна… Из пейзажистов  Левитана очень уважаю. Потому что него светлая палитра. А у остальных русских художников – наоборот… Я как-то давно не был в Третьяковке – и вдруг пошел. И такой мрак там увидел – у Перова, скажем, других. Напряжение какое-то, депрессивность. А Левитан – настоящий импрессионист. Первый русский импрессионист, если, понятно, брать период до Коровина:  у него жизнерадостная палитра… Но вообще «нравится-не нравится» не поддается анализу – это уже искусствоведческие дела. Вот вы подходите к человеку – и вам с ним приятно общаться. Или – неприятно. Чем это объяснить? А кто его знает! Так же – с музыкой, живописью, театром, литературой:  что-то ложится на душу, что-то вызывает отторжение. И потом, нужно ведь иметь внутреннюю подготовку для восприятия явления, предмета и т.п. Мы ж не удивляемся тому,  что один – к примеру, я – не способен  усвоить математику, а другому это дано свыше.

– Какой зрительской реакции вы ждете на свои работы?

– Хочется одного: чтобы зритель уходил с моей выставки со светлой душой, если говорить высоким слогом. Чтобы не плевался, а радостным был. У меня в работах амплитуда – да, очень большая, но нет в них зла. Нет ужаса, крови, ран и тому  подобных штук. Напряжение – есть, иначе просто быть не может; без него все мертво. И кроме как равнодушным взглядом на вещь без напряжения не посмотришь.

– Жалко расставаться с работами, которые уходят в галереи, частные коллекции?

– Нет; работы, как и дети, должны вылетать из гнезда. Что постоянно и происходит: не знаю, сколько их разошлось по миру, такого подсчета не веду. Глупое же занятие: ушли в народ – и слава Богу. Остался след.

– Прощальная нота, однако…

– Именно: эта выставка – последняя. Больше я заниматься живописью не буду: устал, сколько можно?! Все имеет свое начало и свой конец.

– А как же самореализация? Во что будет воплощаться то, что  рождается внутри – это ведь процесс непрерывный и неостановимый?

– У меня есть, чем заниматься: музыку сочиняю, фильмы снимаю. Так что без дела не останусь.