Москва
Владимир Рецептер: «Если я не согласен с Пушкиным, все мое дело – профанация»
- Вы – и артист, и режиссер, и писатель, и руководитель театра. У Вас – одна из самых молодых трупп в стране. Не может быть, чтобы Вас не интересовал собственный успех и успех ваших ребят. А что такое успех театра? Полные залы? Положительная критика? Премии, фестивали и проч.?
- Понимаю, что перечисленное Вами – предлагаемые обстоятельства жизни сегодняшнего театра, помогающие ему «попасть в струю» и как говорится, не зачахнуть в безвестности. Но это же и соблазн, заставляющий театр подсознательно и сознательно спрямлять пути к успеху, выбирать господствующее направление вместо своего, и ремесло вместо искусства. Нынче ремесло умеет сверкать и обманывать. Поэтому, на мой взгляд, и в случае с театром верна ориентация пушкинская, а не какая-то другая. При всем родовом отличии театра от других искусств, он подлежит общим высоким законам. Выбор тот же: либо отдельно стоящий художник (театр), либо толпа соревнователей скорейшей выгоды. Для нас успех - это появление и накопление своего зрителя, который смотрит наши спектакли по три, пять и более раз, открыто предпочитает всем другим, делает зал приобщенным к тайне, единым со сценой. У нас одно и то же название обещает приключения живого хода и сегодняшней новизны. В этом путь и в этом школа.
Если я не согласен с Пушкиным, все мое дело – профанация, прячущаяся за великое имя. Радость в том, что я с ним согласен. Пушкинское направление театра можно понять и попытаться освоить только, безоглядно доверившись ему самому, и не «косясь» на «олухов», «цензуру» или «журнальные замыслы». Время дано, и хотим мы этого или не хотим, оно скажется в том, что мы делаем, и как ведем себя на сцене. Намеренно повторюсь: изначальная и программная уставная задача Центра и «Пушкинской школы» тратить себя на освоение неразведанного пути. И в поисках мне помогают достижения пушкинистики, уроки Станиславского, Товстоногова, Сироты, Эфроса и собственные пробы, наработки, «опыты драматических изучений». Практически все пушкинские роли проверены на своей «шкуре», сыграны если не на сцене, то на репетициях с учениками. Но важно сказать еще и то, что наши лабораторные работы имеют расширительный и расширяющий смысл и отзвук. Мы выпускаем свои книги для многих; мы проводим, причем систематически, не пропустив ни одного года, Пушкинские театральные фестивали в Пскове, в Святых горах.
- Искусство режиссуры насчитывает примерно век, а театр существует тысячелетиями. Не означает ли это, что театральная природа сто лет совершала опасные зигзаги, глумясь над самой собой?
- Это вопрос не ко мне. Я никому не мешаю и сам готов восхищаться работами мастеров современной режиссуры. Не тех, кого мне навязывают, как маяки, а тех, кого сам выберу. Но я никогда не пойду этими путями, у них в гостях мне все-таки скучно, потому что они слишком увлечены собой и им далеко до Пушкина. У меня другие и вовсе отдельные задачи. Я должен (и мне хочется!) «отступить» до пушкинских предпочтений, до его не ощутимого нынешними режиссерского мастерства, до его растворенности в актере, до его требований и его доверия высочайшей актерской правде. Если даст Бог найдутся последователи и у «Пушкинской школы».
- Почему Вы в своем спектакле «Хроника времен Бориса Годунова»соединили пушкинскую трагедию с текстами Карамзина о Годунове и письмами поэта?
- Это Пушкин во взаимоотношениях со своей трагедией, написанной несколько лет назад. А теперь ее надо печатать, или не печатать, надо принять решение. Это Пушкин во взаимоотношениях с издателями, с разными адресатами. «С величайшим отвращением решаюсь я печатать свою трагедию. - пишет он. - Всякий неудачный опыт замедлит преобразование русской сцены». Преобразование русской сцены, ни больше, ни меньше – вот задача, ясно поставленная им перед самим собой. Современному театру почему-то это непонятно. Ему до лампочки, чего там хотел Пушкин до 1837 года? После - уже перестал хотеть… Да нет, не перестал, смотрит и огорчается! Мне кажется, сегодня, когда внимательно читаешь Карамзина, начинаешь понимать, почему Пушкин в какой-то момент просто рванул в историческую тематику. Карамзин ведь был в России последним летописцем. После него в этой области зияла дыра, кому же было ее заполнить? Пушкин решил это сделать.
- «Пушкинская школа» задумана и осуществляется как театр классики. Значит ли это, что текстам ХХ века, а тем более новой пьесе сюда хода нет? И может ли, на Ваш взгляд, театр полноценно жить без современных текстов?
- Не знаю, как Вы, а я не встречал более современных текстов, чем у Шекспира и Пушкина. Противопоставлять классику и современные тексты нет никакой возможности, потому что нет возможности их сравнить. Все, что мне готовы предложить нынешние «текстовики», классикой выражено с беспримерной художественностью и сегодняшней остротой. Умному зрителю это понятно, а для глупого не стоит стараться. Но с классикой умнеет всякий. И кому наша «Пушкинская школа» мешает обращаться к текстам современников?.. Я не давал подписки отвечать на глобальные вопросы, у меня своя «делянка» и большая нехватка времени. Помимо Пушкина у нас звучат Карамзин, Грибоедов, Шиллер, Шекспир, Мольер... у нас еще не дошли руки до Чехова, Достоевского и Сухово-Кобылина... а Вы говорите «современные тексты».
- Ваши ученики по-прежнему все с Вами?
- Процесс обучения длился 5 лет, и уже 5 лет мы – театр. Основной костяк остался. Вот Вам случай, а Вы судите сами. Перед московскими гастролями один актер пришел и сказал: мне надо в антрепризу, заработок хороший, повезут в Америку. У парня семья, проблемы с жильем. Но без него бы сорвались гастроли. Я ему сказал – решай, ты должен сам сделать выбор. Он решил – и никуда не поехал.