Возмутитель спокойствия

В галерее «Х.Л.А.М» новая выставка: Роман Ковалев. Он же, согласно псевдониму, ЭрКа – личность, во многих смыслах уникальная. Знакомые и товарищи художника в один голос утверждают, что ничего, кроме искусства, этого человека не интересует вообще. У меня, откровенно говоря, сложилось такое же впечатление. Начинал Роман весьма активно: в начале девяностых был одним из самых заметных творцов новой художественной реальности Воронежа. На моей памяти большая (и довольно резонансная) «персоналка» Ковалева в «Юности», показавшаяся тогда крайне депрессивной. Это была масштабная графика: четно-белые композиции с гигантскими, деформированными человеческими профилями. Позже довелось видеть работы Ковалева в самых разных техниках, а потом он как-то разом пропал из поля зрения. Оказалось, переселился из магаполиса в деревню, где посейчас и пребывает. Поэтому выставка в «Х.Л.А.Ме» открылась в отсутствие автора, что не помешало привлечь многочисленного зрителя. Спасительный воздух Поначалу смутило то, что, говоря о Романе Ковалеве, абсолютно все выступавшие на открытии, включая жену художника, говорили о нем в прошедшем времени. Оказалось, причина тому – уважительная: сегодня ЭрКа ничего не пишет, не рисует, не мастерит, не изобретает. Может, временно, может – нет; в любом случае, и я, раз такое дело, позволю себе оперировать глагольной формой, выбранной организаторами праздника. – У нас сегодня серьезный вечер, – «приступил» к открытию арт-директор галереи Сергей Горшков. – Серьезный художник выставил серьезные работы; выставки Романа Ковалева устраивались не только в Воронеже и Москве, но и – в Германии. Он очень часто ездил Роман в Москву и на чужие выставки, посещал всевозможные мероприятия. А в данный момент, наверное, очень устал и отдыхает на Дону, в своем загородном доме, расположенном в поселке Урыв. Из впечатляющего многообразия творчества Ковалева галерейщики выбрали картины примерно одного периода. И развесили их на европейский манер – широко и свободно, «с воздухом». Иначе эти вещи не воспримутся вообще: и при самых благоприятных обстоятельствах «прочитать» каждую из них – подсознание включить надо, причем на всю катушку. А если эти вещи будут еще и агрессивно «перекрывать» друг друга – в мозгах простого смертного грозятся настать разброд и шатания. Корни – в России На специальном подиуме разместили несколько графических работ Романа, которые выдают в нем заядлого экспериментатора и очень импульсивного человека. С рисунками соседствует книга: издана в одном экземпляре. Описать словами это чудное творение затрудняюсь: некий, заключенный в невообразимую обложку сборник всего на свете – в смысле сосуществования и нагромождения красок, линий, аппликаций и т.д. – Роман считал, что для художника нет преград в творчестве, – продолжал Горшков. – Что он может создавать произведения искусства буквально изо всего, что попадает под руку. Любая бумага, испорченные фотографии, которые ЭрКа «лечил» зеленкой, обрывки ниток; все эти и им подобные предметы приносились домой, где Роман сочетал несочетаемое. А время от времени брал лопату, уходил на природу и выкапывал произведения искусства в земле – в виде траншей, ям и т.д. Чтобы из космоса инопланетяне могли наблюдать таинственные знаки и думать о том, что это означает. А иногда он возил родной чернозем в Москву – в галерею, например, «А3». Посадил там какие-то семена, чтобы показать – на черноземе растет абсолютно все и абсолютно везде. Кроме того, Роман был книжный человек, библиотечный; основное образование он получал своеобразным образом – именно в библиотеках, на выставках. Потому что питался чем-то нематериальным, духовным. Когда видел или чувствовал нечто, ему близкое – подпитывался этим в физическим смысле; казалось, хлеба с колбасой ему не нужно. В конце концов, ЭрКа нашел родство с немецкими экспрессионистами, которых очень любил. Подоплека тут такая: Роман, как, впрочем, и я, считал, что корни немецкого экспрессионизма надо искать в России. Одержимо и самозабвенно Дань немецкому «следу» в творчестве Ковалева отдали посредством внедрения в зрительские ряды традиционного немецкого «глювайна» – по-нашему, глинтвейна. Прямо в галерее сварили его, как подобает, из красного вина с добавлением специй; Горшков собственноручно разлил угощение по стаканчикам, посоветовав закусить его классической «добавкой» к перекусу по-немецки. Народу предложили горячие сосиски с горчицей, которые, по установившемуся уличному морозу, оказались очень в тему и шли нарасхват. Впрочем, пищей духовной тоже никто не брезговал… – Сегодня Роман Ковалев представляется мне одной из первых ласточек современного искусства в нашем городе, возмутителем спокойствия, – высказал мнение о художнике директор «Х.Л.А.Ма» Алексей Горбунов. – Почему семнадцатилетнему юноше стал претить академизм и накатанный путь советского художника? В 1982-1984 годах Роман занимался в учебном комбинате при управлении культуры. Там, на его счастье, оказались люди со свежими взглядами, которые не оттолкнули молодого автора: Александр Старилов, Сергей Горшков, Виталий Кулешов. А когда художник, творчеством которого заинтересовалась немецкая галеристка Шарлотта, благодаря чему он выставился в галерее «Мулиган», вернулся, неожиданно для себя, из Германии с деньгами – тут же потратил их на холсты. Это был 1992 год: одни цепенели от цен и шоковой терапии, другие пускались во все тяжкие по зарабатыванию денег торговлей. А художник Роман Ковалев в зеленом дворике маленького частного дома на улице Веры Фигнер занялся боди-артом. К его жене, интересной фотохудожнице Вере Ковалевой, на фотосессии приходили девушки-модели, и Роман делал свои экспрессивные рисунки на их обнаженных телах, работая, как всегда, одержимо и самозабвенно. Любовь и смерть Люди, знавшие Ковалева в период его занятия творчеством, подтверждают арифметику Алексея Юрьевича: за 20 лет (1985-2005) бурной деятельности Роман создал огромное количество холстов, графических листов, росписей на простынях, коллажей, ассаббляжей, художественно оформленных книг. Из-за безденежья писал на чем придется, на любой поверхности: фотобумаге, каких-то бланках, кусках картона, обратных сторонах старых снимков, линолеуме, фанерках… – А краски если ему давали, – улыбается близкий друг Романа (и, по-моему, не меньший оригинал), художник Евгений Чепурин, – изрисовывал их сразу все, подчистую. Рисовал, пока не кончатся. Еще Ковалев знаменит тем, что частенько устраивал своим работам инквизиции – сжигал на кострах. Видимо, и этот акт считал творческим. Сергей же Горшков обращает внимание на отношения ЭрКа со смертью: она у него – в явном почете. Как, опять же, творческое явление: почему одни ее боятся, а другие ищут? Не есть ли смерть смысл человеческого существования, если именно ею и заканчивается земной путь каждого? Тема настойчиво и даже упоенно разрабатывалась Романам в работах, хотя Алексей Горбунов видит в них не менее серьезный поиск идеала любви, женщины. – Мне представляется, что тема любви, а также души человека превращает творения Романа Ковалева в монументальное эпическое повествование. И повествование это может быть продолжено, – уверен Алексей Юрьевич.