А нужен ли отечеству пророк?

В арт-кафе «Бумажная Луна» выступили поэты, имена которых известны всем, хоть немного интересующимся современным литературным процессом – Андрей Родионов и Всеволод Емелин. Несмотря на активную рекламу в Интернете, публика, собравшаяся их послушать, была совсем немногочисленной. Сложно сказать, стала ли причиной этого высокая цена посещения мероприятия (300 рублей) или реальное отсутствие думающего читателя, на которое так любят жаловаться современные поэты. С кем имеем честь Московских поэтов Всеволода Емелина и Андрея Родионова (он живет теперь в Перми) увидеть выступающими вместе можно часто. Они являются соорганизаторами известного пермского поэтического фестиваля «СловоNova», и критики их часто причисляют к одному литературному направлению - «новый эпос». В последнее, правда, верится с трудом: из общего в поэзии маргинального политизированного Емелина и рассказчика мистически жутких урбанистических легенд Родионова разве что сюжетность. Разные у них и творческие, и личные судьбы. Родионов пришел в поэзию молодым человеком, заслужил известность в поэтической тусовке Москвы, публиковался в серьезных альманахах, выпустил несколько сборников стихов, был лауреатом премии Андрея Белого и молодежной премии «Триумф». Емелин стал писать уже 40-летним, бороться за свое место в иерархии поэтов, где «такая же дедовщина, как в армии», счел себе «не по возрасту» и добровольно принял роль «врага поэтического истеблишмента». Вскоре выяснилось, что позиция эта приносит интересные результаты – по версии известного критика Виктора Топорова, Емелин - «первый поэт Москвы» и чуть ли не единственный достойных преемник Бродского. Пусть сам Емелин утверждает, что Топоров пишет это с целью подразнить тот самый «поэтический истеблишмент», факт остается фактом. Андрей Родионов сейчас занимает серьезную должность руководителя пресс-службы музея «PERMM», претендующего на звание одного из главных центров современного искусства в России, а Емелин трудится плотником при церкви, одновременно подрабатывая написанием едких фельетонов в пермской интернет-газете «Соль». Поэзия в теории Перед выступлением гостей организаторы предоставили желающим возможность побеседовать с ними о судьбах русской литературы. Первым стал вопрос к Родионову – почему он предпочел Пермь Москве? Поэт ответил, что причины, в первую очередь, личные. Высокой миссии превратить Северный Урал в новую культурную столицу он не имеет и даже не может сказать, почему именно на Пермь пал выбор Марата Гельмана. Дальше речь предсказуемо пошла о фестивале «СловоNova» и о том, можно ли считать, что сейчас действительно зарождается некое новое слово в поэзии. Тут инициативу у Родионова перехватил Емелин (он вообще оказался более словоохотливым и склонным к теоретизированию, чем коллега по поэтическому цеху). По его мнению, выходило, что «новое слово», которое «забрезжило» в современном поэтическом процессе, новое не столько в творческом плане, сколько новое своей искренностью. «Я вот вообще занимаюсь рифмованной колумнистикой и ничем больше, - заявил поэт. - Почему это актуально? Да потому что журналисты полностью утратили доверие народа. И их место пришлось занять поэту. Сейчас важнее не то, насколько слово высокохудожественное, а то, насколько оно правдивое. Правда, мой круг читателей, к которым относится в первую очередь политизированная молодежь и разочарованные пенсионеры из Советского союза, не растет, а неуклонно сокращается. У людей теперь есть в тысячу раз более полезные и интересные занятия: карьеру делать, ездить на Гоа, копить на «Майбах»... Вопрос, разве не должно быть в поэзии еще что-то, кроме «острой социальщины», по мнению Емелина, в русском контексте задавать вообще неправомерно: «поэзия высоколобая, университетская, какие-то загадочные, многообразные картинки, разговор тет-а-тет, утопающий в глубину чувств – это европейская традиция. У русских – это либо рассказ о каких-то героических вещах, по типу былины, либо шуточный, сказочный рассказ со страшным финалом, чтобы люди задумались, как может быть». Впрочем, Родионов с товарищем не согласился, заявив, что серьезный диалог поэта с читателем «возможен, но требует определенной работы и от аудитории». Аудитория же местная, по мнению Родионова, сейчас о глубоких вещах говорить не настроена. Кстати, собравшаяся публика опасения Родионова тут же подтвердила, переведя разговор на тему, «а как вам Самара вообще и пиво «Жигулевское», в частности». Родионов «несерьезную» тему с готовностью поддержал и рассказал, что пиво ему наше понравилось, а город «еще не рассмотрел, но в его обязательной градации городов на грустные (Питер) и веселые (Красноярск) Самара попала в категорию веселых». На практике На литературном вечере в «Бумажной луне» представления Емелина об аудитории («политизированная молодежь и пенсионеры») не подтвердились. Пенсионеров не было вообще, молодежь была, но как раз из категории «отдыхающих на Гоа» и «университетских высоколобых». Зато другой прогноз поэтов - что публика их немногочисленна - сбылся. Нет, зал не пустовал, все столы были заняты, но ощущения «яблоку негде упасть», которое часто случается в «Бумажной луне» во время концертов, не было, а из разговоров организаторов было понятно, что материальные затраты не окупились. Оба поэта оказались отменными чтецами - в авторском исполнении стихи воспринимались существенно лучше, чем «с листа». Родионов выбрал для Самары исключительно произведения из своего нового сборника, хорошо иллюстрирующие тезис автора, что «постмодернизм кончился, культура вернулась в архаику». Сегодняшние стихи Родионова – своего рода городской фольклор, сказка, только действие, как и положено в современных реалиях, происходит не в лесу, а в «каменных джунглях». Джунглях, кстати, в основном северных (сказался переезд в Пермь?) – главным местом «жути» у Родионова выступает в основном Норильск, кошмарный двойник Санкт-Петербурга. («Учтите, должно быть, в Норильске работали архитекторы, которых арестовали в Питере»). В этом «приятном» месте рядовые граждане совершают черные мессы, девушки назначают свидание на кладбище и рожают детей от безногих дезоморфинщиков, влюбленные совершают двойное самоубийство при помощи «таблеток с водкой» в кинотеатре на местах для поцелуев... У Емелина реальность выглядит несколько иначе: не сказать, чтобы его мир был местом сильно приятным, но он все же больше похож на окружающую действительность, чем на тягучий кошмар или алкогольный делирий. Странно, но есть ощущение, что чуть более «теплым» и пригодным для жизни делает мир Емелина щедро употребляемый мат и упоминания «телесно-материального низа». Впрочем, психологи давно заметили, что мысли о сексе помогают справляться с ужасом смерти и разрушения. Да и лирический герой Емелина, даже являясь алкоголиком, валяющимся в луже собственной мочи (из песни слова не выкинешь), почему-то вызывает в загадочной русской душе сочувствие (тут особенно удивляться не приходится – а кто из нас не сочувствовал всем сердцем герою «Москвы-Петушков»?). Ровно через час после начала поэты решили, что пора «закругляться, потому что вряд ли это можно слушать дольше». Однако публика оказалась стойкой, требовала «продолжения банкета» и даже действительно осталась на местах после перерыва и продержалась еще сорок минут. Правда, в перерыве одна слушательница призналась: «Кажется, до этой поэзии я еще не доросла»... Наверное, некоторые просто совершали героическую попытку вернуть, наконец, русской поэзии утерянную аудиторию. Всеволод Емелин, поэт: - Каковы взаимоотношения поэта и государства в современной России? - Раньше поэзия всегда вызывала у власти живой интерес: то была запрещена, то всячески продвигалась и всячески поддерживалась. Поэтов либо ссылали, сажали в остроги и в психбольницы, либо дарили им табакерки с изумрудами и квартиры в Москве. И то, и другое вызывало у населения уважение к поэзии. А теперь власть от поэтов самоустранилась, и оказалось, что сами по себе они не особо кому интересны. Теперь есть более «сильнодействующие» средства - такие, как телевизор, поэтому и стало государству не до поэзии, которую не слышно и не видно. Величина тех, кто потребляет поэтическую «продукцию» настолько ничтожна, что при округлении ее можно просто отбросить. - А кто все же этот составляющий ничтожный процент потребитель? - Вся беда в том, что у поэтической «тусовки» нет сегодня читателя, кроме самой этой тусовки. Мало того, внутри самого этого сообщества есть несколько ненавидящих друг друга клик, которые друг друга не то что за поэтов, а за людей-то не считают. У каждой из них есть свои критики, свои площадки для выступлений. И ни одна из этих тусовок не выходит за свои рамки. К тому же, в наше время возникло вообще совмещение в одном человеке трех лиц: поэт, критик, издатель (редактор). И вот этот человек издает и хвалит своего друга, а тот издает и хвалит его. Мне говорят, что акмеисты и символисты существовали по тем же правилам, и тоже издавались тиражами по 500 экземпляров. Да не так это было! Я сейчас читаю биографию Блока – он был настолько популярен, что проститутки в Питере представлялись клиентам «незнакомками». Это ли не доказательство, что у него были читатели! - Есть ли какая-то возможность вернуть читателя поэтам? - Читателю легче возвращаться через такие фигуры, как Вера Полозкова, Дмитрий Воденников. Про них сейчас начали негативно отзываться. А что в них плохого? Болезненное самолюбие? Ну и что? Зато это люди, безусловно, талантливые, и к тому же яркие, эффектные, умеющие себя подать. Они умеют «сделать красиво» - чего и хочется читателю. И они работают на «промоушен» поэзии, а реклама нам как раз сейчас нужна. Илья Саморуков, кандидат филологический наук, культрегер: - Я считаю, что Андрей Родионов — очень хороший поэт, один из самых актуальных сегодня. У него сложные серьезные стихи, оригинальный лирический герой. В то же время благодаря артистичному исполнению его поэтические перформансы хорошо принимает клубная публика. Один из моих знакомых так описал ощущения от напора, с которым Родинов читает свои тексты: «Кажется, что он хочет тебя побить». Всеволод Емелин — автор более доступный. На мой взгляд, его стихи — это, скорее, конъюнктурное рифмоплетство, какого-то открытия, приращения смысла они в себе не несут. Но для клубной поэзии тоже подходящий формат. Вообще, я считаю, что сейчас по-настоящему значимый поэт может появиться только на стыке клубной, слэмовой культуры и интеллектуальной поэзии. Чисто книжная поэзия никому не интересна. На вечере в «Бумажной луне» публики было не очень много, но, я думаю, пришли все, кто скучает по большой поэзии. У нас сейчас крайне мало интересных авторов. Александр Громов, председатель Самарского отделения Союза писателей РФ: - Я не знаю поэтов, о которых вы говорите. Но приведу одну притчу, которую рассказал мне писатель Владимир Крупин. Однажды он гулял по Переделкину с Владимиром Солоухиным. Ходили, беседовали, вдруг Солоухин заторопился — говорит, надо срочно идти домой, включать телевизор. Крупин начал ругаться на передачу, которую Солоухин хотел увидеть, на что ему был ответ: «Зря ты так! Для опротивления это очень полезно». Я знаю, как проходят такие вечера, как в «Бумажной Луне» — сплошной мат-перемат. В любом государстве есть культура, направленная на развал. Злое, неприятное, то, что вызывает отвращение — это всегда на виду, об этом всегда напишут. А о нормальной литературе — нет. Зачем - она же нормальная. Так же, как нечего сказать человеку, который просто прошел мимо вас и поздоровался. А вот если он вас обругал да еще и плюнул... Андрей Кочетков, арт-директор арт-клуба «Бумажная луна»: - Мне самому эта встреча была интересна, в первую очередь, возможностью «живьем» посмотреть на крупных деятелей современной культуры. Честно говоря, я думал, людей, которым это тоже будет интересно, придет больше. Для такого события 50-60 человек зрителей — это мало. С другой стороны, время, когда поэзия собирала стадионы, прошло. Сейчас такие вечера интересуют главным образом поэтическую тусовку, которая в Самаре не особо развита. К тому же, тексты можно почитать в Интернете, выступления посмотреть на Youtube и никуда специально не ходить. Так что, значительной частью программы клуба в нашем городе такие мероприятия быть не могут. Хотя какая-то серия вечеров, проводимых раз в месяц, — вполне возможный формат.