Сергей Лейбград: «Поэзия есть то, чего еще не было»

Среди авторов сборника был и Сергей Лейбград, известный в Самаре не только как поэт, издавший 13 сборников стихов, но и как культуролог, журналист и футбольный телеобозреватель. «В рифму» с Серебряным веком - Как вы думаете, в самом этом определении – «поэзия постперестроечного времени» - нет ли натяжки? Ведь опубликованные поэты писали и в советское время. И от смены эпох вряд ли их стихи стали лучше или хуже… - Конечно, любое определение условно. Но, чтобы постигать мир, мы вынуждены прибегать к условностям. Одна из таких условностей – выделение эпох. И с этой точки зрения постсоветская поэзия, конечно, существует. Возникла новая реальность, которую могут отразить в стихах только новые поэты. В советское время редакторы диктовали свои правила, вырабатывая стилистику социалистического реализма. Одни тексты популяризировались, другие запрещались, отчего целые пласты поэзии оказались вне массового читателя. В сборнике, изданном в Париже, доминируют те поэты, которые раньше назывались неофициальными, андеграундными. Поэтов, которые печатались в советских изданиях, в сборнике немного, - Андрей Вознесенский. Евгений Евтушенко, Белла Ахмадулина. При этом французские издатели считают: то, что происходило с русской поэзией после «оттепели», и то, что происходит сейчас, каким-то образом рифмуется с поэзией Серебряного века. И для них это важная часть мировой поэзии. - Наверное, представитель почти любого вида деятельности может сказать о себе: «Я работаю». Но невозможно представить, чтобы кто-то из людей, пишущих стихи, сказал бы о себе: «Я работаю поэтом». Почему, как вы думаете? - Да нет, в советское время я знал таких людей, которые работали поэтами. На самом деле, поэтом, конечно, невозможно работать. Я солидарен с Иосифом Бродским, который говорил: «Не язык - инструмент поэта, а поэт – инструмент языка». Но я не бросаюсь и в другую крайность и не считаю, что поэзия – это только вдохновение и некие эманации. Я против такого спекулятивного подхода. В настоящей поэзии много работы, знания, исследования и даже, если хотите, точного расчета. Но все же в основе поэзии – непредсказуемость. Поэзия есть то, чего еще не было. Это открытие какого-то нового феномена жизни. Даже если он и был, называя, ты создаешь его заново. Когда ты стремишься создать невозможное, это никак нельзя назвать работой. Работать в поэзии можно, только выполняя какие-то задания или упражнения. - Когда перед вами рукопись незнакомого автора, по каким признакам вы отличаете, поэзия это или подделка? - Конечно, мой опыт восприятия стихов, как и любой другой, предельно субъективен. Для меня настоящие стихи определяются двумя понятиями – «точность» и «невозможность». С одной стороны, точно подобранные слова. А с другой - ощущение, что автор открывает что-то такое, чего раньше не было. Для меня поэзия – это то, что делает меня безоружным, беззащитным. Читая хорошие стихи, я чувствую себя растерянным ребенком. Они разрушают человеческое самодовольство, какие-то заготовленные представления о мире и поэзии. При этом стихи могут быть и простыми, и предельно сложными, как у Алексея Цветкова, Осипа Мандельштама или Иосифа Бродского. «Самара – это капелька в вечности» - Самарский архитектор Ваган Каркарьян однажды сравнил Самару с птицей, летящей над Волгой. А какие у вас рождает ассоциации город? - Кстати, у меня есть юношеское стихотворение, написанное лет тридцать назад, в котором я сравниваю Самару с кричащей птицей. Но прежде всего Самара для меня - это мираж, иллюзия. Какие народы только здесь ни побывали… И то, что Самара стала такой, какая она есть, это некая случайность. Этот город – маленькая капелька в вечности. Но капелька, которая иногда становится увеличительным стеклом, и тогда из нее что-то рождается. Да, Самара иногда отражает всю Вселенную. Но, тем не менее, это только отражение. Ощущение иллюзорности города меня не покидает с детства. Часть детства я провел в поселке Южном. И во всем, что было вокруг, в этих деревянных домиках, окружавших меня, я видел не купеческое спокойствие, а отчаянную попытку людей, поселившихся здесь, зацепиться за эту клочок земли, за эту точку в пространстве. Позднее это ощущение передалось в моих стихах: «Я прохожу по жизни, как сквозняк. И где прошел – туда не возвратиться. Мне б за руку, за ветку, за косяк, Пусть пальцы в кровь, но только зацепиться». «Я сослан в футбол» - Нет ли противоречия в том, что вы, поэт, являетесь футбольным обозревателем? Почти любая спортивная новость сегодня начинается с того, за какую сумму купили или продали того или иного игрока... - Конечно, это сторона спорта раздражает и вызывает иронию. Но повернем вопрос так: возможно ли поэту быть заключенным? Или кочегаром? Или послом? Возможно ли писателю быть губернатором, как Салтыков-Щедрин? В России возможно все. Я могу сказать о себе так: я сослан в футбол. Я не выбирал свои детские впечатления. А сильнейшие из них – когда папа брал меня с собой на футбольные матчи. Для меня, ребенка, футбол был карнавальной культурой, подобно той, которая описана у Рабле и Бахтина. Футбольные болельщики – это особый космос, во время матча они проявляют себе гораздо свободней, чем в других вещах. Подобное ощущение у меня в свое время возникло от Грушинского фестиваля. При этом я иронично отношусь к творчеству кээспешных поэтов. Что самое лучшее в Грушинском? Это то ощущение, которое мне запомнилось с детства и которое возникало у меня, когда приезжал на фестиваль уже со своим ребенком. Ощущение такое: вокруг 150 тысяч людей, а мне не страшно. Как социальная модель это удивительное явление. Правда, футбольный карнавал бывает страшен. Но, повторяю, я не выбирал футбол. Так случилось, что он стал частью моей жизни. Перефразируя Ахматову, я могу сказать, что на футбольном стадионе я был со своим народом – «там, где мой народ, к несчастью, был». И добавлю, остается до сих пор. Кстати, многие великие люди пытались понять энергетику футбола. Набоков, Шостакович, философ Деррида. Или, например, писатель и философ-экзистенциалист Альбер Камю, который одно время вообще собирался стать профессиональным футболистом. Последние шесть лет я делаю для телевидения футбольные передачи. И это для меня естественно, органично. Человеку свойственно искать то пространство, где он может быть самим собой. Во всяком случае, не коверкать себя. Для меня это футбол.