Новости культуры российских регионов
12 мая 2019
Северо-Запад

Стойкий фарфоровый солдатик

О «Гамлете» в постановке Юрия Бутусова
Фото Ю. Смелкиной

Спектакль Юрия Бутусова «Гамлет», поставленный в Театре им. Ленсовета, с мужеством отчаяния утверждает право человека на самозащиту в мире пошлости и недостойной суеты. Но главной его удачей оказывается Лаура Пицхелаури, играющая заглавную роль с такой исключительной самоотдачей, что «Золотая маска», отданная по итогам фестиваля другой актрисе, кажется высшей несправедливостью.

Второе – петербургское – обращение Юрия Бутусова к шекспировскому «Гамлету» (первое состоялось в 2005 году в МХТ им. Чехова) по многим объективным и субъективным признакам получилось успешнее, ярче и точнее, нежели московская работа. Не только потому, что в ленсоветовской версии центральная роль отдана женщине, но и по целостности и непривычной для нынешнего этапа творчества мастера лаконичности сценического высказывания, акцентированию одной мысли, пронизывающей спектакль, сдержанности визуального оформления. Режиссер не разбавляет текст не относящимися к произведению литературными вставками, не прибегает к эклектичному звукоряду, а строгая черно-белая сценография Владимира Фирера не дает постановке превратиться в парад реприз, на которые столь щедр бывший худрук Театра им. Ленсовета.

Спектакль начинается со сцены «Мышеловки», но это единственное заметное изменение структуры пьесы, взятой в переводе Андрея Чернова, примечательном рифмованными монологами. Откровенно гротесковая мизансцена выводит на подмостки артистов, одетых с лубочной яркостью, в париках и с раскрашенными лицами. Эпизод занимает совсем немного времени, уступая место основному действию, как будто постановщик хочет быстрее промахнуть хрестоматийную историю, а кроме того, дать жесткую оценку лицедейству, коего в избытке в мире, вывихнувшем сустав.

Эльсинор высится белыми стенами, центральная из которых тревожно наклонена к зрителю. По периметру сцены громоздятся темные стеклянные бутылки, разрозненные черные столы и стулья. Поминки стремительно превратились в свадебный пир, и гости спешно расставляют позвякивающие бутыли на длинный помост, идущий по диагонали из левого верхнего угла на зал и создающий впечатление не то погребального ложа, не то табльдота, не задумываясь, в честь какого события поднимаются бокалы. Суета, монотонное движение, деловитое мельтешение прикрывают пустоту пришедших, отсутствие у них иных целей, нежели потребность вволю развлечься. Недаром Клавдий (Сергей Перегудов), выскакивающий откуда-то из зрительского прохода в нелепом клоунском трико и парике, кое-как накинув поверх пиджачную пару и отодрав ненужный реквизит, по-звериному осклабится и примется ловить на язык льющуюся из сосуда влагу, а остальные, пока не опознаваемые собравшиеся, пристроятся к угощению, извиваясь в танцевальных конвульсиях среди потоков кроваво-красного света (художник по свету Александр Сиваев).

Посреди этого бедлама вдруг возникнет хрупкая фигура, бредущая неверной походкой, – согнув ноги в коленях, откинув корпус, напряженно опустив руки вдоль тела. То ли девушка, то ли юноша, «изящный мальчуган», согласно переводу Андрея Чернова, одетый в стилизованно и неуловимо средневековый, несмотря на всю современность, костюм: серые облегающие штаны и сюртучного покроя куртку – принц Гамлет с фарфоровым лицом Лауры Пицхелаури, чей надломанный бесполый голос плывет над сценой, будто паря в воздухе. Актриса играет своего героя так, что мысль о его гендерной принадлежности даже не возникает: больное дитя, в котором порок и добродетель, ненависть, боль и ожидание смерти вросли в жилы и суставы, доставляя движениям нервную взвинченную дрожь. Однако андрогин достаточно силен, чтобы держать себя под жесточайшим контролем, так что гнев и страдание звучат лишь в верхних нотах при его разговоре с матерью (Евгения Евстигнеева) и дядей. Тот ощутимо не жалеет племянника, но невероятная субтильность истерзанного существа невольно трогает его: вместо ответа на просьбу не ехать в Виттенберг младший Гамлет садится к Клавдию на колени, и король укачивает опасного противника, как ребенка.

О беззаботном детстве несчастный принц может только вспоминать – оно никогда не вернется к нему, жестоко вырванному из любви и заботы, лишенному истинной сути, не имеющему возможности жить так, как он того заслуживает. На свидании с тенью отца (Виталий Куликов) Гамлет словно возвращается к себе настоящему: направленный свет выхватывает из мрака женскую стройную фигуру в платье, сидящую на столе – мосте, соединяющем два мира, – и слушающую сиплый шепот призрака, едва ли напоминающий родительский голос. Таким (или такой?) – нерадостным, но спокойным – герой будет лишь несколько мгновений, во время встречи с умершим, а после перед зрителями вновь предстанет воин с железной волей, хотя и слабым телом.

Он не идеален, отнюдь. Золотой мальчик, которому позволялось все, – недаром он иронично говорит Горацио (Роман Кочержевский), что «чему-чему, а пьянству мы научим», уверенным жестом опрокидывая рюмку. Даже развинченная походка временами кажется признаком привычной нагловатой расслабленности, а не внутреннего надлома. Впрочем, сам он предпочитает «старый термин быть», а не «казаться». Он знает, что болен, слаб и обречен. Именно в этом осознании – его неодолимая сила: чего бояться, когда смерть не просто неизбежна, а подошла вплотную? Урвать у нее несколько последних дней, напрячь все резервы, вычерпать себя до дна – беречь уже все равно не для чего. И все-таки как страшно умирать! А именно это и делает маленький Гамлет на протяжении почти четырех часов – готовится погибнуть.

 

Горький неутешающий плач сотрясает безжалостно брошенное судьбой наземь существо: принц в голос воет, обращаясь к невидимой Офелии. В каких молитвах помянет его жалкая самоубийца? На каком свете? Стойкий фарфоровый солдатик, одетый в сияющую белую блузу и такие же легкие парусиновые брюки, отчаянно боится, ибо всего лишь человек. Но все-таки он и нечто большее. И хотя

… страх – чего? – чего-то после жизни,

В незнаемой стране, из чьих пространств

Не возвращаются, парализует волю,

Гамлет встает и идет бороться, идет умирать, не давая себе поблажек: «Твержу себе во сне и наяву: "Ты должен это сделать!" – Ну так делай!» И он делает даже то, что противно его природе: берется за самурайский меч, готовясь пронзить короля-предателя, пытается оскорблениями расшевелить душу в абсолютно индифферентной матери, отправляет на смерть старых друзей Розенкранца (Всеволод Цурило) и Гильденстерна (Сергей Волков), собственноручно убивает суетливого лизоблюда Полония (Олег Федоров). Впрочем, это последнее деяние наполняет его сердце печалью и жалостью. Но пройдет совсем немного времени, и герой сбросит с себя остатки человечности, как старую одежду: бывшие приятели, пусть и продавшиеся Клавдию, приносятся им в жертву без проблеска чувств. Да, они заслужили свою участь, но как страшен становится тот, в кого так пристально вгляделась бездна.

В нем борются нечеловеческая непереносимая боль и потусторонняя жестокость. Подкрадываясь к стоящему на молитве дяде, он заносит меч над головой короля: на деле удара не случается, но длинные тени, отбрасываемые на белую стену, разыгрывают альтернативную историю, где клинок одержимого пронзает отступника. Презирая и жалея мать, он брезгливо шепчет, думая о поспешной свадьбе: «Ну, бабы... Какую слабость носите в крови?» Грубоватый перевод очень точно передает состояние хрупкого подростка с неустойчивой психикой, пытающегося быть (не казаться!) взрослее, чем на самом деле, и резкие мужицкие слова подчеркивают его уязвимость. А жизнь бьет по больным местам, и королева, сыгранная несколько невнятно (если удивительное равнодушие Гертруды – ее основная характеристика, то демонстрироваться оно должно выразительнее), без единой эмоции выслушивает горькое обличение оскорбленного сына. Начиная монолог, Гамлет иронично обращается к ней «мама», но в финале этого почти одностороннего разговора интонация юноши меняется, и скорбь слышится в сказанном на паузе самом важном слове.

         Остается загадкой, откуда он черпает силы, ведь все против него. Видно, герой без остатка расходует внутренний резерв, который уже не успеет ему пригодиться. Ему страшно и тяжело, но он преодолевает себя: стоя на палубе корабля, уносящего его в Англию, Гамлет раскидывает руки, точно ловя баланс на качающемся борту, а тень на белой стене являет крестное знамение. Однако не только мужество подпитывает его, но еще и глубочайшее презрение к миру пошлости, грубости, жестокости, алчности и похоти. Плебейские жадные руки несут юношу, укладывая его навзничь на стол, мужицкие уста выспрашивают тайну, а он издевательски смеется и утверждает в лицо Розенкранцу и Гильденстерну: «Вы только расстроите меня, но играть на мне вам не дано». Режиссерское построение мизансцены ничего не дает зрительскому восприятию, но интонация дерзкого вызова, звучащая из уст маленького принца, столь не похожая на осознаваемое достоинство его великого кинособрата, точна и выразительна.

Пара приятелей-стражников, приставленных к Гамлету, вызывает брезгливость не только у него, но и у Клавдия: бесцеремонно командуя друзьями, он с насмешкой и нескрываемым пренебрежением просит проводить к принцу «этих… джентльменов», делая оскорбительную паузу перед последним словом. Похожий на уголовника сильный мужчина пришел взять свое – и взял. И если для этого нужно было совершить братоубийство – что же, тем хуже для брата. Циничный пьяница, не расстающийся с бутылкой, мыслит, тем не менее, трезво и быстро. Он не испытывает ненависти к племяннику, но юноша мешает монарху, а значит, обречен. Стоя на молитве, король кажется не человеком, но дьяволом, настолько свободно, абсолютно на равных, говорит он с Богом, признавая свои грехи и спокойно отрицая раскаяние. Монолог повторяется дважды, напряжение в голосе отступника растет, но так и не разрешается страстное желание очищения настоящим страданием: мертвое сердце не чувствует ни страха, ни боли . Корона на его голове, а к ней в придачу (возможно, даже не столь желаемую) – Гертруда, кучка придворных прихвостней и дерзкий мальчишка, грозящий отобрать то, на что у сына старшего Гамлета действительно есть права.

Но зло в Датском королевстве живет едва ли не в каждой душе, и не один Клавдий грешен и страшен. Лаэрт (Иван Бровин) внезапно теряет человеческое лицо, придумывая для Гамлета месть поподлее, так что даже король цепенеет то ли в ужасе, то ли в восхищении. Дело не в отчаянии, охватившем юношу: просто он тоже принадлежит к миру грязи и пошлости, с которым яростно борется заглавный герой. Смерть Полония и Офелии спровоцировала животное начало, всегда таившееся в персонаже Ивана Бровина, и убийство исподтишка не кажется ему омерзительным. Да и каким мог вырасти сын у такого родителя? Суетливый, расчетливый чиновник, при любой власти умеющий быть на вершине, не боящийся выглядеть смешным, ибо не дорожит эфемерным понятием «репутация», предпочитая ему более весомое – «положение», он ловко манипулирует дочерью, в коей видит средство возвыситься, льстит монарху, стряпает письма, больше похожие на доносы, подслушивает, подсматривает. Его гибель – лишь случайность в государстве, где процветают духовное ничтожество, грубая сила и хамство.

Здесь нельзя проявить истинное чувство и совершить благородное душевное движение не потому, что за это карают смертью, а лишь по причине абсолютной никчемности подобных действий. В этом мире никому нет дела до таких, как Гамлет, его давит тупая масса людей с низменными потребностями: они выше, сильнее, злее, равнодушнее. Не исключение и Офелия (Федор Пшеничный) – дебелый детина с выбеленным лицом и жеманным голосом. Ее играет мужчина – но не в противовес принцу-девушке, а как бы демонстрируя суть героини. Хотя постановщик настаивает (пожалуй, не совсем убедительно), что в неотесанной оболочке скрывается нежная душа, чья роль отдана изящной Юстине Вонщик. И лишь явная любовь заглавного героя к «нимфе» указывает, что чем-то же действительно пленила его эта пошлая мелкая деваха, если о ней он думает, выбирая – быть или не быть?

Гамлет давно заглянул в бездну, но не отшатнулся от края, поскольку кто-то же должен выстоять здесь, на земле. Отстрадав по несбывшейся любви, он отбрасывает воспоминания и сосредоточивается на одном – поединке даже не с Лаэртом, а с целым миром пошлости, глупости, притворства и неправды. Принц становится агрессивен, нервен, он видит в бывшем друге личного врага, ибо так легче – знать соперника в лицо, понимать, против кого ты поднимаешь меч. Но вот именно поднять оружие он и не может: Лаура Пицхелаури входит на черный, составленный из досок помост, волоча за собой огромный деревянный клинок больше ее роста. И все же в голосе ее звучит возбуждение и уверенность в победе. Горацио, в ужасе кружащийся вокруг юного повелителя, отчаянно выкрикивает: «Сегодня вы фехтовать не будете!», – многократно повторяя реплику. Но каждый раз хрупкий юноша упрямо парирует: «Нет, буду!»

Зажмуриваясь, чтобы пересилить надвигающуюся панику, стискивая зубы, застывая в пароксизме боли и невозможности сделать хоть что-то, стойкий фарфоровый солдатик твердит свою молитву. Нарастает агрессивная музыка, постепенно заглушая надломанный голос, но в наступающей темноте и грохоте отчетливо заметно движение губ, немо кричащих: «Буду!» Он обречен, этот маленький слабенький мальчик, он гибнет задолго до финала, хотя в прологе спектакля запись телефонного разговора сообщала залу, что никто не помнит, как именно умер Гамлет и умер ли вообще. Но в том-то и беда: он умер. Толпа навалилась и задавила его своей бездумной массой. Но этот страшный неслышимый вопль, эта нечеловеческая решимость идти до конца, хотя конец давно наступил, а кровь вытекла из тела, это прозрение, что истинный мир стоит того, чтобы сражаться за него, эта вера, помогающая вынести крест в несказанной муке, возносят героя на такую высоту, с какой уже не боязно падать, – слишком высоко. Он ужасающе одинок, и что с того, что он победил, если жить остаются те, кто ползают внизу? И все-таки это разрывающее душу страдание становится единственно принимаемой судьбой, поскольку альтернативой ей – жалкое существование безликого скопища, зубами вцепляющегося в подобие жизни, где сильный сжирает слабого, наихудший – наилучшего, а неудачник проигрывает все разом.

Гамлет не проиграл, ибо не вступал в иллюзорное состязание с фальшивой наградой в финале. Он вышел на бой всерьез, до жесточайшего поражения, до мучительной смерти. И его сила – именно в осознании серьезности, истинности поединка. Но в мире, где он обречен умирать, не известна такая сила. Не в Эльсиноре – среди нас. Это-то и страшно.

Дарья СЕМЁНОВА