Новости культуры российских регионов
2 октября 2018
Москва

Если бы не знать

О спектакле «Три сестры» в Студии театрального искусства
Фото с официальной страницы СТИ

Премьера Студии театрального искусства «Три сестры» рассказывает о слабых и нежизнеспособных людях, вынужденных уступить свое место тем, кто сильнее, энергичнее и бездуховнее. Антон Павлович вновь оказывается прав: нельзя победить окружающей темной массы, особенно если сам ты не светел.

Спектакль Сергея Женовача «Три сестры» – абсолютно классическая постановка, анализируя которую, не нужно описывать замысловатые режиссерские приемы. Кристальная ясность мысли, полновесное звучание авторского слова и тонкая точная игра в сочетании с замечательными работами сценографа Александра Боровского и художника по свету Дамира Исмагилова создают законченное театральное высказывание.

Режиссер отказывается от традиционного воссоздания интерьера прозоровского дома, заставляя героев действовать на авансцене среди густой березовой рощи. Не выстраивая на сцене дом, Женовач подчеркивает не только чемоданное настроение героев (они словно тяготятся жизнью в этих стенах, то и дело выбегая в рощу), но и их оторванность от корней и основ. Всего год назад умер их отец – а им уже и вспоминать не хочется: Ирина (Елизавета Кондакова), и впрямь похожая на белую птицу, весело поигрывает рюмочкой и отмахивается от Ольги (Мария Корытова), вздумавшей ностальгировать.

Все участники драмы – слабые, нелепые, неприкаянные люди, умеющие лишь философствовать и мечтать. Говорят по-прежнему о радости трудовых будней, ищут поэзию в каждодневной работе, заглядывают в будущее на двести-триста лет, но прекрасные эти слова, вызывавшие в разные эпохи то восхищение, то сочувствие, то печальную иронию, сегодня звучат откровенной насмешкой: компания белоручек и беспомощных интеллигентов давно выпустила из рук нити управления жизнью. Три сестры, кичащиеся образованностью и забытым итальянским языком, смотрящие свысока на мещаночку Наташу (Екатерина Копылова) и неуклюжего брата (Даниил Обухов), всерьез предполагающего стать профессором в Университете, кажутся неприятными надменными снобами, лишь мнящими себя лучше других и считающими себя вправе осуждать тех, кто никогда не учился игре на фортепиано или латыни.

Они мечтают о Москве так, как в наше время молодые провинциалы рассуждают о великолепной столице, ждущей их – таких ярких, смелых и талантливых. Прозоровым, не только не умеющим, но и не желающим трудиться (человек, хотящий работать – работает, а не декларирует), нигде не будет достаточно хорошо. Лучший город земли окажется недостойным гордых красавиц, которым «все ясно на этом свете».

Маше (Дарья Муреева) вообще нет дела ни до чего, кроме себя и своей мерехлюндии. Бесцеремонная, шумная, высокомерная, она лучше всех знает, кто жалок, у кого нет вкуса, как принимают гостей в приличных домах. «Я страдаю, когда вижу, что человек недостаточно тонок, недостаточно мягок, любезен», – надрывно говорит она, не беря на себя труд подумать, что и сама совсем несвободна от названных недостатков. Возможно, она действительно знает «много лишнего», но в спектакле ее потенциальное интеллектуальное и этическое превосходство никак не выявлено. Ее манерничанье отталкивает от нее, а откровенная агрессия по отношению к мужу (Лев Коткин) заставляет сочувствовать этому высокому, худому, унылому Пьеро, не имеющему собственного мнения и изводящего нервную супругу абсурдно всеобъемлющей любовью.

Средняя из сестер Прозоровых предстает ограниченной, отягощенной предрассудками и снобизмом пошлой мещанкой, по недоразумению очутившейся в среде интеллигенции. Она грубит без разбору, наклеивает ярлыки, томится бездельем и не стесняется демонстрировать неприязнь к мужу, унижая это и без того убогое незлобивое существо. Но самое ужасное в этой современной Марии Сергеевне – вульгарность. Она проявляется не в том, что девушка свистит или лихо опрокидывает рюмку, – в ней есть внутренняя развращенность, развившаяся от скуки и тривиальности мыслей.

Встреча с Вершининым (Дмитрий Липинский) – веселым недалеким статным офицером, простодушно посмеивающимся звучным голосом – для героини оборачивается не испытанием, посланным судьбой, не любовью всей жизни, не поиском родственной души и не попыткой переломить ход событий: это возможность закрутить романчик не хуже, чем у Наташи с Протопоповым. Маша сразу же оценивает свой шанс, и ее громогласное «я остаюсь», адресованное имениннице Ирине, на самом деле связано с мгновенно возникшим интересом к опереточному красавцу, явно тяготящемуся семьей, и это главная точка соприкосновения персонажей.

Примечательно, что московское происхождение гостя очень мало волнует сестер, готовящихся к отъезду больше на словах, чем на деле: недаром чемоданы едва просвечивают сквозь стволы деревьев, маяча лишь на периферии сознания. Ирина упивается своей молодостью, не замечая ничего другого, Ольге приятно, что в доме станет веселей и будет о чем поговорить, а кулыгинская жена наконец-то может проявить женскую чувственную сущность и позабыть о постылом супруге по «уважительной причине». Вершинин тоже очень быстро увлекается молодой женщиной, но он вообще привержен здоровым радостям жизни, которых тщательно ищет в «здоровом славянском климате». Особое оживление вызывает у него упоминание о еде, и он, кажется, готов оставить Машу ради стакана чая. Но если чая не дают – «давайте хоть пофилософствуем».

Иногда и ему хочется отдохнуть от общения и разглагольствований: вместе с доктором (Сергей Качанов), бароном (Никита Исаченков) и Соленым (Александр Медведев) подвыпивший герой проникновенно заводит песню, задумчиво обнимая ствол березы. В роще явно дышится легче, чем в неуютном доме. Здесь пьяный Чебутыкин, размазывая слезы по лицу, будет истово каяться, что жил зря, в праздности позабыв о долге. Занудный и, подобно Вершинину, обожающий разводить демагогию Тузенбах станет изводить Ирину признаниями и призывать ее к трудовой деятельности. А она, капризная, надменная, едва сдерживающая антипатию к этому неплохому, но абсолютно нелюбимому человеку, примется перебирать работы, не только достойные ее, но и обладающие поэзией. «Я одна, мне скучно, нечего делать», – говорит эта юная энтузиастка, готовящаяся отдать свою никчемную жизнь любому, кому она будет нужнее, чем самой девушке. Она и впрямь похожа на дорогой рояль, но пользы от него нет не только по причине отсутствия ключа, а от более серьезного недостатка – расстроенных клавиш. Кто бы ни сыграл на нем, он извлечет из инструмента лишь фальшивые звуки.

Пожалуй, только скромная Ольга – не боец, не лидер, не предмет мужского восхищения – в состоянии приложить себя хоть к чему-то плодотворному. Старшая сестра понимает ограниченность своих сил, но честно и упорно трудится, хотя и болит голова, а должность начальницы тягостна. Глядя на стройную девушку, робко кутающуюся в темную шаль, веришь, что она бы не забыла итальянский по той невнятной причине, что в захолустье он – ненужная роскошь. Прозоровы не смогли найти свое место в жизни не потому, что обывательская среда отторгает их интеллектуальную и нравственную целостность (да и есть ли она?), а потому что даже не предприняли такой попытки. В будущем, года через два-три (сотни – это чересчур), они будут вытеснены на обочину даже не Наташей, а любым мало-мальски крепко стоящим на ногах человеком с головой и рабочими руками.

Среди действующих лиц спектакля – ни главных, ни второстепенных – таковых нет. Зато многие в этом захолустье неосознанно жестоки. Чебутыкину, запившему после смерти пациентки, жаль не ее, а себя. Ему безразлична гибель Тузенбаха: в канонической фразе «одним бароном больше…» барона можно смело менять на человека. Он и про романчик Наташи упоминает не для того, чтобы открыть окружающим глаза, а лишь по мерзостному желанию столкнуть их в ту же тину, где барахтается он сам. Режиссер настаивает на реплике доктора: «Может быть, нам только кажется, что мы существуем, а на самом деле нас нет», – но горький солипсизм не определяет сути и мотивации персонажей. Хотя в финале мысль о призрачности бытия невольно приходит в голову.

Героям фантомность своего существования не кажется данностью, но со стороны они порой выглядят жуткими персонажами пьесы, разыгрываемой судьбой. Инфернальный Кулыгин, напоминающий мертвеца, своими жалобными стонами разрушающего радость живых, сносит плевки в лицо и изводит Машу вечным «я доволен». Только что ее, рыдающую, отрывали от уезжающего Вершинина, еще горит на ее губах последний испепеляющий поцелуй, подаренный любовнику на глазах у мужа, а он зловеще и вместе с тем жалко сипит: «Ты моя жена, и я счастлив, что бы там ни было...» Истерика Марии Сергеевны выглядит не логичной в свете событий первого акта, когда разухабистая сочная бабенка искала развлечений в обществе женатого офицера. Фраза «у Лукоморья дуб зеленый» была для них паролем, намекающим на недостойную связь, и как же пошло, с нажимом произносила ее молодая женщина! Что вдруг случилось, что необременительный адюльтер превратился в глубокое чувство? Разве что вскрылся сладкий самообман, убаюкивавший героиню надеждой, будто эти отношения изменят ее жизнь, гибнущую в болоте бездействия и скуки, и от этого краха стало больно и страшно.

С уходом из города военных, с гибелью Тузенбаха сестры Прозоровы остаются с жизнью один на один. Эффектно отъезжает за кулисы березовая роща, и три женщины вынуждены войти в пустой дом с грудой чемоданов, которого так долго избегали. Теперь из него некуда деться, о Москве даже смешно вспоминать. Героини, стоя у открытого окна и слушая в последний раз бравурный марш, лейтмотивом шедший через постановку (Сергей Женовач смело не включает в работу никакого другого музыкального сопровождения), лепечут, что надо жить. Но Наташа, пошлая, примитивная, властная, благодаря витальности и энергии смела их с пути и воцарилась в их жилище. Хотя оно давно уже не принадлежало им, не способным удержать в слабых руках хоть что-нибудь. Через двести-триста лет не настанет никакая невообразимо прекрасная жизнь, если уже сегодня безвольные, не по делу гордые люди считаются лучшей частью этого мира.

Сестры, тесно прижавшись друг к другу, смотрят в окна: там, в березовой светлой роще, могло случиться что-то, что изменило бы их судьбы, но здесь, в неуютных стенах, – уже нет. «Еще немного, и мы узнаем, зачем мы живем, зачем страдаем», – лепечет Ольга, но ни ей, ни Маше, ни Ирине не откроется это знание: это было бы жестоко по отношению к ним. Ведь неизбежный ответ на их невнятный вопрос – ни за чем. Их время вышло, а на смену уже пришло другое поколение – еще более неприятное, но и более сильное, жизнеспособное. И глядя на эту эволюцию, знать не хочется. Лучше пить чай и философствовать, со стороны наблюдая жизнь, идущую для других.

Дарья СЕМЁНОВА