Начали с «белой вороны»

Первым номером в афише международного фестиваля имени М.Горького были «Чудаки» - пьеса, которую ее постановщик, режиссер Московского театра им. Маяковского Юрий Йоффе назвал «белой вороной» в творчестве писателя.

Однако москвичи не побоялись потерпеть фиаско, пополнив «Чудаками» свой репертуар в конце прошлого сезона и вот теперь представив премьерный спектакль на суд нижегородцев. Артисты Театра им. Маяковского признались: до сих пор играют «Чудаков» с опаской, без полной уверенности, что не случится катастрофы и провала. Хотя первоначальный испуг перед длинными монологами («зрители же заснут!») уже сменился новым взглядом на творчество Горького - артисты неожиданно открыли в нем для себя и комическое, и абсурдное.

- Когда «Чудаков» впервые поставили в 1910 году, это был провал, и Горького оскорбляли последними словами: исписался, сошел с ума, - рассказал режиссер Юрий Йоффе. - Именитые критики его просто уничтожали. Но в 1946 году Сталин, не обнаружив в репертуаре ни одного советского театра «Чудаков», вызвал к себе театроведа Юзовского и попросил объяснить стране, что это за пьеса. Юзовский написал труд, в котором говорилось, что в «Чудаках» есть один герой, устремленный в светлое будущее, и его соратница, а все остальные - враги. С тех пор «Чудаков» стали ставить, но все равно редко. И мне худруки долго не разрешали браться за эту пьесу - считалось, что это гарантия провала.

- Но у вас провала не случилось?

- Я привез показать девять журнальных разборов спектакля, которые свидетельствуют о том, что нас поняли. Значит, у нас получилось то, что мы затеяли.

- Если говорить о героях пьесы, вы как режиссер на чьей стороне?

- Я на стороне Горького. Как в «Ревизоре» Гоголя главным героем является смех, так в «Чудаках» главным героем является время. Вот смотрите, на нашей афише фотография пьяного Горького на Манхэттене в 1910 году. Тогда он и стал писать эту пьесу. Это было безвременье после революции 1905 года, когда в головах у москвичей была полная ахинея. И в пьесе все друг другу объясняются в любви, а рядом лежит труп. Не у всякого драматурга такое встретишь!