Новости культуры российских регионов
8 октября 2013
Сибирь

Желание несовершенства

В кемеровском Доме художников, в залах второго этажа, 3 октября открылась персональная выставка Александра Ротовского «Живопись. Скульптура. Графика». Выставка приурочена к 65-летию художника.

Ротовский известен по большей части как график, как многие считают – один из лучших в Кузбассе. Он всегда тяготел к серийному художественному мышлению, и кемеровская публика благодарно помнит его графические серии двух последних десятилетий: «Кентавры», «Астралы», «Встречи в мастерской», и прежде всего знаменитые «Заборы».   

Заборы изображались самые разные: тривиальный похилившийся штакетник; чалдонский глухой заплот; плетень скорее символического назначения; баррикада из всякой дряни; трогательная оградка из кроватных спинок и разрозненных лыж. Причем художник мог назвать точный адрес, где он подсмотрел ту или иную жемчужину своей коллекции. Однако каждый лист серии выказывал степень обобщения почти аллегорическую.

Не меньше мне нравилась другая серия Ротовского, «Астралы», где концепт решительно брал верх над  натурою. «Новолуние» – буровящая зенит косая башня, напоминающая татлинский «Памятник III Интернационалу», но не ажурная, а черт его знает из какого ветхого дерьма. «Осеннее равноденствие» – сказочный терем, сложенный из вполне реалистических дачных теремков, ощетинившийся антеннами, скворешнями, водонапорными цистернами. «Люди на обочине» – группа товарищей с транспарантом, забредшая в чисто поле то ли из перестроечного журнала «Огонек», то ли из книжек Андрея Платонова. И над каждым объектом – некий астрономический либо атмосферный росчерк, краткая резолюция Бога.

Все это, впрочем, не имеет отношения к нынешней выставке; это напоминание, что мы имеем дело с художником действительно изрядного масштаба. При этом от выставки к выставке было заметно, что Ротовский начинает тяготиться рамками графики и постепенно дрейфует в сторону скульптуры. Это было похоже на переход на другой язык. Например, когда немецкий поэт Рильке на старости лет вдруг начал писать стихи по-русски, Цветаева объяснила это так: захотелось несовершенства. И действительно, Ротовский поначалу позволял себе выставлять скульптурные работы совершенно ученические. Чтобы оставить область, где ты умеешь все, и предстать дилетантом на новом поприще, нужна была изрядная смелость. Но в чисто художественном отношении эти опыты не слишком впечатляли.     

На нынешней выставке скульптура решительно доминирует над другими родами искусств, и автор предстает ваятелем и резчиком гораздо более умелым. Объемные работы из дерева и тонированного гипса, барельефы и плакетки размещены на самых заметных местах; графические работы составляют лишь обрамление и своего рода комментарий. Живописных опытов и вовсе немного; среди них выделяется «Весна в Красновке»: узнаваемый пейзаж кемеровского предместья, почти монотонный по колориту, но интересный выразительной пастозностью: красочный слой как будто лопатой пройден.

При этом серийное мышление Ротовского никуда не делось. Один и тот же мотив зачастую повторяется многократно – в объемной скульптуре, в рельефе или плакетке, в графическом листе. Иногда это вызвано причинами биографическими: скажем, портрет отца художника беспрестанно повторяется в разных техниках. лен и в графике и в составе скульптурных групп. Иногда это полюбившийся сюжет – таковы изображения самодовольного сатира и простушки нимфочки. Поэтому и в целом графическая и скульптурная части выставки воспринимаются как параллельные ряды.

При всем при этом скульптор Ротовский еще не выработал своего почерка. Если его графика обладает выраженной и узнаваемой индивидуальной манерой, то пластические работы, напротив, уклоняются в самые разные направления. Некоторые деревянные скульптурные группы тяготеют к примитивизму («Селяне»), другие – к лубку («Швейка»), а «Инопланетяне» и вовсе представляют собою набор моделей для детского конструктора. Некоторые работы в гипсе своею зыбкою закругленностью напоминают Родена («Сидящая» и ее варианты), другие представляют собою реплики в сторону античных женских торсов. (Как выражался советский академик Храпченко, «отсутствие рук у Венеры Милосской и головы у Ники Самофракийской у неподготовленного зрителя, несомненно, вызывают чувство разочарования»). Иногда это и вовсе радикальная расчлененка; впрочем, Ротовский-график в своих аналитических поисках гораздо смелей и непринужденней, чем Ротовский-скульптор.

Впрочем, Ротовский – художник одновременно аналитический и романтический. Он любит обнаруживать какие-то отдельные мотивы, гротескные или трагические, – и сразу же вуалировать их, растворять в некотором мерцательном пространстве. Так происходит, например, в серии «Подиумы», исполненной белилами на черном фоне. Эта тенденция заметна и в графических портретах в разных техниках (сепия, сангина, карандаш).

Выставка в целом, по-видимому, призвана выявить некоторое существенное единство художественного мира мастера. И своей цели она достигает, несмотря на неравноценность представленных работ. Впрочем, в этом случае интереснее не сама добыча, а процесс неуклонного ее преследования. 

 

Справка

Александр Степанович Ротовский родился в 1948 г. в Горной Шории, в поселке Базанча. В 1972 г. закончил художественно-графический факультете Омского педагогического института. Жил в Гурьевске и Белово, преподавал в общеобразовательной и художественной школах. С 1976 г. живет в Кемерове, работал художественным редактором Кемеровского книжного издательства, ныне преподаватель Кемеровского художественного колледжа. Член Союза художников России с 1991 г. Участник многочисленных выставок – от городских до республиканских. В 1990–2000-х устроил несколько персональных выставок. Работы хранятся в кемеровских музеях.