Губерния на берегу неба

Не могу похвастать тем, что  посетила много фестивалей театров кукол и отследила все достижения  «детского» искусства, хотя бы только отечественного. Отнюдь. Но какой-никакой зрительский опыт, обретенный благодаря «кукольным» подмосткам, у меня есть.

До сих пор этот опыт со всей категоричностью подтверждал давнее, времен руководства воронежским театром кукол «Шут» Валерия Вольховского, наблюдение: вровень с нашими кукольниками  никто – в России, по крайней мере, и ближнем Зарубежье тоже – не работает. И вот – новый поворот: Харьковский  государственный академический театр кукол им. В.А. Афанасьева эту убежденность пошатнул.

Риск – благородное дело

Приятно удивили – не та формулировка: спектакль харьковчан «Чевенгур» в жанре заголовка данного материала – настоящее открытие. Отсылающее не только к эстетике, но к самому пониманию театра кукол и его роли как раз незабвенным Вольховским. На сцене – не просто история рассказывается, пусть и современным театральным языком (который тоже – фирменная марка воронежского «Шута»). Происходит  гораздо большее – вызывается сострадание к героям. И, как следствие, желание еще и еще раз поискать смысл жизни, отталкиваясь от конкретного посыла, конкретных судеб и конкретных же их переплетений, каким бы сказочными они не были…

«Чевенгур» поставила заслуженная артистка АР Крым Оксана Дмитриева, которая работает в театре кукол им. Афанасьева не так давно – с 2007 года. Успех ее спектакля обусловлен, разумеется, всеми составляющими постановки: музыка, костюмы, сценография. Но – и это очевидно – именно режиссерское решение, тонкое и мощное одновременно, – в основе успеха, который не будет преувеличением назвать триумфом.

Поставить «в куклах» роман! Да еще такую многослойную фантасмагорию, как «Чевенгур»! Написанный таким уникумом, как Андрей Платонов! Почти авантюра, пуститься на которую не каждый маститый режиссер рискнет. А Оксана Дмитриева – замахнулась, да с каким пониманием дела: роман интерпретирован ею – в плане адаптации к сцене – на   мой взгляд, безукоризненно. Точно отработаны все герои, все линии, все смыслы, все краски, все болячки, все интонации. Причем Платонов тут, в отличие от множества фестивальных зрелищ, главный; стилистику «Чевенгура» соблюсти –  не мастеровитость нужна, а талант.

Без швов

Потрясающие куклы: с деформированными, конечно, чертами лиц, отражающими идею и характеры – благо, по Дмитриевой есть, что отражать. Простодушный смельчак Саня Дванов и благородный, но наивный и примитивный, как пятилетка, Копенкин, пылающий неземной страстью к товарищу Розе Люксембург.  Чистая, доверчивая  Соня Мандрова и мудрый, скромный  Бог…

Все до единого персонажи – с душой. Даже такие пустобрехи, как товарищ Чепурный. А если к куклам, которых  в спектакле более пяти десятков, возвращаться, надо подчеркнуть: в первую очередь, именно они – визуально – обеспечивают ту самую многоуровневость и многоплановость. Разного роста (и разных систем), куклы то приподнимают действо до неба, на краю которого строится утопичная платоновская губерния, то заземляют его. Настолько плавно, «без швов» осуществляются такие переходы, что не очень подходящее  Платонову слово «изящество» приходит на ум само собой.  

Сколько в спектакле постановочных находок, работающих на его образность и символическое прочтение – не сосчитать. События – абсолютно все (что, опять-таки, потрясающе) – «уместились» на колеснице истории. Она же – старая телега, установленная строго по центру сцены. И тут – в яблочко: у Платонова любая мелочь, уж не говоря о большем – «по центру». От центра этого, как от печки, читатель-зритель «пляшет» по мере своих и режиссерских сил – в длину ли, в глубину…

Рыбный день

Почему-то сейчас, по истечении времени после просмотра спектакля, едва ли не самым значимым видится образ большеголовой рыбы, возникающий неоднократно по ходу действа. Мифическая эта рыба – не персонаж. Но – обобщение, намек, символ. Кружится (летучая, как все силы небесные)  практически в птичьем полете над несчастными героями «Чевенгура», вкусившими горечь утраты самой большой в мире иллюзии, которая есть коммунизм. И настолько их, маленьких и уродливых, жалко под этой жутковатой  рыбой, так четко видишь родство «прошлых» людей  с  сегодняшними нами, что спектакль заставляет вспомнить Евтушенко с его крылатым «поэт в России больше, чем поэт». В том смысле, что  по-настоящему художественное произведение – всегда отчасти и документальное, и философское. Эпохальное, одним словом.

Рыба – с обглоданным хребтом, голыми ребрами и мученическим оскалом «пасти» – концентрация бессознательного, стихийного и акцент на его овеществленности. С христианскими канонами тут, кстати,  никакого противоречия; «рыбный» день «Чевенгура» – он же судный.

«Это спектакль о человеческой хрупкости, вере и поисках счастья, – пишут критики о харьковском «Чевенгуре». – Для Оксаны Дмитриевой герои Платонова не бравые солдаты Революции, а уцелевшие остатки грозной силы, бредущее стадо голодных и голых людей. Людей, жаждущих найти родину жизни и дружелюбия – Губернию на берегу неба…»

Не ее ли до сих пор мы ищем? Всем стадом…