Новости культуры российских регионов
15 марта 2013
Центр

Танцуют все!

В театре драмы им. А. Кольцова состоялась премьера спектакля по пьесе Ивана Вырыпаева.

Как с современных театральных подмостков говорить о смысле жизни? Вслед за Чеховым, Вампиловым, etc? В неспекулятивной стилистике и манере, лишенной пафоса и нравоучений?  Без фантасмагоричных  сценических наворотов и дидактичной театральности? И чтобы звучали такие сентенции едва ли не манифестом?..

Ответы на эти (понятно, что – не самые корректные) вопросы  можно  поискать в пьесе Ивана Вырыпаева «Танец Дели», по которой поставил спектакль в Кольцовском театре молодой приглашенный режиссер Никита Рак. Премьера, состоявшаяся на днях, прошла не без помарок, что не смазало общего впечатления от просмотра: главное – понято и принято. 

Железная любовь

Шесть действующих лиц. Декорации, не меняющиеся по ходу действа. Бесстрастные – по подаче – монологи,  заставляющие местами – вдруг! – вспомнить  о чувствительности  обнаженного нерва. Это как в стоматологическом кресле: зуб обезболен, пациент расслаблен и никакой «подлянки» не ждет. Но вот «ткнулся» бор  на микрон глубже, чем предусмотрела анестезия – и… Впору взвыть на всю империю!

Семь одноактовок  Вырыпаева объединены в  спектакль без антракта, квалифицированный  как «семь пьес о главном». В первоисточнике они пьесами и прописаны: драматургом предусмотрен  выход актеров на поклон  по окончании каждой. Режиссер же такой разбивкой пренебрег и, по-моему, правильно сделал: актив  вырыпаевского текста  (а именно он – «главное действующее лицо») – как раз в том, что ворох откровений, звучащих из уст героев, «вываливается» на зрителя скопом. И накрывает. С головой.

В эпицентре происходящего – танцовщица Катя, когда-то придумавшая гениальный  «Танец Дели». Так она его назвала. Потому что дело было в Индии, где среди рыночных мерзостей бытия девушке стало так же больно, как людям, в этой мерзости живущим. И настолько искренне она их пожалела и полюбила, что прижала к груди  кусок раскаленного железа – как символ  этой небывалой любви вселенского масштаба.  А страдания  несчастных перевела в красоту движений, сочинив танец, рожденный «из всей боли мира».  Такие вот роковые метафоры – нереальные и реальные одновременно.

Типичные представители

Про танец  говорится на протяжении всего спектакля. Но зритель так и не увидит этого произведения. Не станет он свидетелем и всех остальных событий, якобы имеющих место быть: смерть, предательство, стычки «отцов и детей», любовные сцены. О случившемся только рассказывается. Во всех семи пьесах и в разных вариациях, повторяющих одни и те же факты: то Катина мама умирает, то сама Катя. То ее любимый Андрей, то его жена Ольга. И так далее: от перемены мест слагаемых  сумма – философское «итого» – не меняется.

О трагических (и не только) перипетиях  сообщается одинаковыми словами. Пресными. Нейтральными. Отстраненными. Один герой их произносит, другой, третий – и так по кругу. Танцуют все!

Единственный персонаж пьесы не попадает в «смертельный»  круговорот – Медсестра. Ее «деловые» появления на сцене – всякий раз с бумагами, которые надо подписать родственникам умершего – подводят черту  под закончившейся  «главкой». И одновременно открывают новую страницу повествования:  присутствующие неизменно просят Медсестру удалиться – «дайте нам поговорить». Она удаляется –  и все начинается сначала.

Обособленность, «отдельность»  героев и их «правд» обозначена графически – при помощи  прозрачных конструкций-кубов, незамысловато  расставленных по сцене.  Типа – домики. Одинаковые  по форме (как, собственно, физическое пребывание на земле всех и каждого), они – с разной «обстановкой». Больничный столик, пластиковое кресло,  домашняя мебель… Узнаваемый антураж  унификации новейшей  России.

В том же ряду костюмы персонажей – без, скажем так, особенностей  (художник-постановщик ­– Алексей Лобанов). Типичные представители, одушевленные и не-, правят бал в вырыпаевском  мире… Своего рода документалистика, которая, согласно общепринятым канонам, с театром не дружит.

Лучшее доказательство

На фоне колористической ровности, неотделимой от будничной  серости,  тот самый взбунтовавшийся  нерв (см. выше) визуализируется при помощи неоновых букв. Они нет-нет, да и пробегают по табло, закрепленному высоко  на заднике сцены – эффект, как на вокзале.  Якобы – сугубо информативного толка: ярко-алые буквы (струйка крови?) всего-навсего сообщают зрителю о том, что началась новая пьеса – под таким-то названием. Но… Пылающий цвет бегущей строки разрывает видимую тишь  да блажь повествования.  Кричит о том, что за показной его бесчувственностью – «вся боль мира».

 Как и остальные, этот прием – лобовой.  Внятно говорящий о том, что странноватый  текст пьесы – голос подсознания каждого из нас. Который всегда (если «прорежется») – прямолинейный, однозначно трактуемый. Ведь когда человеку очень плохо или очень хорошо, изъясняется он – один на один со своим «эго» – от чистого сердца, простыми словами.

Создатели спектакля, безусловно, заслуживают оценки не просто положительной  – высокой. Понятно, что режиссер – человек профессиональный  и грамотный (а это не всегда одно и то же). Тонко чувствующий, интересно мыслящий.  Ответственно подошедший к освоению  вырыпаевского произведения и, вместе с тем, не побоявшийся проявить собственную творческую волю – тут баланс выверен. И совершенно очевидно, что не личностные амбиции  двигали постановщиком: не себя в искусстве показал Никита Рак (вот, дескать, как я, молодой да ранний, могу!), но – искусство как таковое. Доказательства хватит единственного: это искусство  – трогает…

Медсестра тире автор

Отчего-то вспомнилось в связи с премьерным спектаклем отнюдь не родственное ему явление – давней давности фестиваль фольклора и ремесел в Воробьевке. Крупный московский ученый, фольклорист с мировым именем, вел творческую мастерскую, на которой внушал коллегам: природа танца или песни (народных, имелось в виду, но это – не суть важно) такова, что в исполнителя можно влюбиться до смерти. Ведь ни при каких других обстоятельствах  человек не раскрывается, не обнажается настолько, насколько в танце или песне. При условии, конечно, что отдается исполнению со всей честностью. Тогда он становится  родным окружению, кто б его ни составлял.

Я к тому, что  Катин «Танец   Дели», даже не будучи продемонстрированным залу, дело свое сделал: персонажам, которые, согласно авторскому замыслу, оказываются   во власти хореографического шедевра, сочувствуешь и сопереживаешь. Люди в этом виртуальном танце именно раскрываются – все! И бесстрастие, выбранное лейтмотивом на стартовых этапах спектакля, медленно, но верно перерождается в крик души. Вернее, душ – сообразно актерскому вкладу в процесс каждого из исполнителей.

 В плане выстроенности характеров (они, согласно общей идее, размыты)  к режиссеру – никаких вопросов: артисты понимают, что и ради чего играют. Есть очень хорошие актерские работы, но даже на добротном в целом фоне особо хочется выделить Марию Ембулаеву – ее Медсестре  веришь на сто пятьдесят процентов. Роль сыграна замечательно – деликатно и страстно, вдумчиво и безоглядно. Образ аккумулирует все нюансы авторского голоса: по совокупности  действия Медсестры, подобно «Танцу Дели» вбирающей «всю боль мира»,  и ее мысли вслух – искомый манифест и есть. Вырвись из ступора, граничащего с отчаянием и беспомощностью – спасешь не только себя.  Или хотя бы утешишь. Мать ты, дочь, любовник, подруга – неважно;  человеческое существование и его законы  – дела космические. К сожалению или счастью – не знаю. Драматург, по-моему, тоже.