Новости культуры российских регионов
19 декабря 2012
Сибирь

Похороны бумаги

«Прощание с бумагой» - новый моноспектакль Евгения Гришковца, который 16 декабря был представлен на сцене Кемеровского областного театра драмы.

Такого аншлага зал, рассчитанный на 600 мест, не видел давно. Десятки приставных стульев, билеты (недешевые, от 700 до 3000 рублей) распроданы даже на самые неудобные места. И публика заметно отличается от привычной: здесь много мужчин, много студентов и людей в возрасте «за 40». Евгений Гришковец подчеркнул перед началом спектакля: «Кемерово – художественное пространство моей жизни. Когда я везде, где выступаю, говорю «в моем городе», это звучит нейтрально. Но здесь-то мы с вами понимаем, где именно».

И еще он поблагодарил публику за то, что «купили билеты». Не без юмора, понимая, очевидно, что в зале немало тех, кто протырился по контрамарке. Однако тем, кто «по билетам», Гришковец сказал отдельное спасибо: «За то, что оплачиваете мою жизнь: вот эти декорации, и воспитание детей, а также счета за коммунальные услуги». Он вообще обладает уникальным умением устанавливать с залом доверительный контакт. Пошутил про мобильники («Не шлите эсэмэски – у вас в темноте такие страшные синие лица становятся!»); рассказал, как в Москве один из зрителей смотрел весь спектакль через iPod (без плоского экрана он уже действительность не воспринимает); сообщил, что старинную архангелогородскую песню, звучащую в спектакле, поет его дочь, 17-летняя Наташа, это ее дебют в театре; и публика растаяла.  

Новый моноспектакль Гришковца (премьера его состоялась в сентябре в Москве) значительно отличается от ранних, очень лаконичных в сценографическом отношении. На первом плане – старый письменный стол, заваленный всяким интеллигентским хламом: полуразвернутые чертежи, связки книг, печатная машинка соседствует с современным ноутбуком, а у ножек стола притулились черные тубусы и школьный глобус. На заднем плане – аккуратная стена, до середины обшитая панелями, а выше – светлые обои, в стене пять дверей. Примерно так выглядит небольшой офис какой-нибудь приличной фирмы или интерьер среднезажиточного дома. Потом, когда по ходу действия эти двери будут распахиваться, зритель с удивлением обнаружит за ними то знакомый пейзаж с березками, то фантастические футурологические картины, рожденные детским воображением, то книжные полки, полные собраниями сочинений…

Зато стилистика спектакля осталась прежней: Евгений Гришковец перебирает дорогие ему воспоминания, приглашая к соучастию зрителей, и вдруг оказывается, что «очень личное», «совсем мелочное» столь же, сколь и автору, дорого и близко каждому сидящему в зале. Впрочем, в этом спектакле есть еще одно существенное отличие от прочих. Здесь автор рассказывает не «случаи из жизни», а перечисляет предметы, уходящие или уже ушедшие из нашего обихода. И это прощание с предметным миром второй половины ХХ века оказывается не менее трогательным, чем воспоминания о первой любви или детских забавах. Промокашка, копирка, телеграмма… Нам кажется – это всего лишь ностальгия по ушедшей юности? Ничуть! – доказывает Гришковец. Вместе с этими «ненужными» предметами из нашего быта исчезают слова, исчезают умения и навыки, с этими предметами связанные. Исчезает индивидуальный почерк жизни. Причем не только в начертании букв.

Вот записка, которую молодой Гришковец написал жене в роддом. Глупая записка, признает автор. На обороте какого-то медицинского бланка, корявыми буквами… Да и слова заемные - «спасибо за дочь!» (а что, если бы был сын – уже не спасибо?). Нарочитая патетика «я счастлив!!!» (чем счастлив-то? Ты еще не испытал этого чувства – просто знаешь, что положено быть счастливым, вот и стараешься в себе это чувство вызвать тремя восклицательными знаками). Но! Когда несколькими годами позже у Гришковца родился сын, записок в роддом мужья уже не писали: пользовались мобильными. И что в сухом остатке? Кто сохранил поздравительную эсэмэску? Ни тот мобильник, с которого ее посылали, ни тот, на который она пришла. Уже никто даже не помнит, как они выглядели… Исчезновение бумажных носителей из нашей жизни грозит не просто растворением памяти – оно чревато уплощением объема. Объема личности. Объема научного наследия. Объема истории.

Филолог Гришковец не был бы Гришковцом, если бы ограничился только бытовыми деталями. Одно из самых сильных мест спектакля – рассказ о берестяных грамотах. Мол, уже тысячу лет назад на Руси люди (самые обычные, непросвещенные крестьяне) писали друг другу послания. Деловые и любовные. Обидные и нежно-пламенные. Он цитирует их, рисуя нам воображаемых адресатов и авторов с такой предельной нежностью, с такой заинтересованностью и тонким пониманием психологии, что зал преисполняется и гордостью за предков, и глубоким сочувствием к ним. И огромной важностью к тому, что называется русской письменной речью. Не отделимой от книжной культуры.

Можно возразить – бумага-то тут при чем? Есть электронные книги, есть интернет: скачивай – не хочу, все, что душа пожелает. Но… Один из эпизодов спектакля посвящен как раз такому сравнению. Дочка Гришковца спрашивает: «Пап, а где находится Баб-эль-Мандебский пролив?» - «Неси атлас, сейчас найдем». Во-первых, она его чуть не уронила: та-а-акой томище! Во-вторых, была обескуражена: как в таком обилии страниц  вообще что-то можно найти? Когда отец объяснил ей, что есть алфавитный указатель, есть справочный аппарат, фыркнула: «Дичь какая-то!». Но найденный в результате пролив, точнее – его географическое положение, запомнила на всю жизнь. А несколько времени спустя такой же вопрос коснулся Курил. «Посмотри в гугле!» - отмахнулся отец. Дочь посмотрела. Но то, что она там нашла, выветрилось из памяти моментально, как только исчезла в том надобность.

Неудивительно. Легкость добычи любых данных (набрал в поисковике нужное слово – вывалилась куча ссылок) обесценивает сами эти знания. Мы становимся приложением к гаджетам. Наш ум уже не хранит систему сведений, отличавших когда-то образованного человека. Незнание правил орфографии или таблицы умножения (а зачем? есть ведь калькулятор!) перестало быть стыдным. Мир стремительно катится в сторону всеобщего поглупения. И прощание с бумагой – лишь симптом, частный случай этого явления.